Последний Олимпиец. Архетипический образ Пана
Владимир Хлюпин.
Редактор статьи Ольга Насонова.
"Умер, умер Великий Пан!" - этот вопль уже прозвучал из края в край по всей опечаленной и потемневшей земле богов, по волнам, омывающим светлый берег Лесбоса. Но для нас, людей 19 века, ожидающих в сумерках нового, еще неведомого солнца, предчувствующих, что Великий Пан, умерший пятнадцать веков тому назад, скоро должен воскреснуть... (Д.С. Мережковский. Предисловие к "Дафнис и Хлоя").
МОНОТЕИЗМ И ПОЛИТЕИЗМ
Эту статью мне хотелось бы открыть с размышлений Д. Хиллмана. Вот что он пишет: «Тема соотношения монотеизма и политеизма необычайно сложна и насыщена энергией. Благодаря этому конфликту между язычеством и христианством наша психика и психологическая теория оказалась на пути, по которому идет современное протестантское движение. Григорий Нациансикий, воздавая хвалу культуре язычества, сказал: «Мы берем в плен любую мысль во имя Христа». Единый Бог проглатывает всех остальных: Пан умер, ибо победил монотеизм. Подобно Кроносу, монотеизм питался проглоченными им богами. Даже, если при условии, что мы посчитаем это историческое событие благодетельным для религии, (а помимо Ницше существуют и другие, кто отрицают положительную роль победы христианства), - последняя не обязательно отразилась благоприятным образом на психологии. Это обусловлено тем, что конкретные виды сознания, соответствующие различным богам старого пантеона, лишились своего архетипического фона и были захвачены в плен христианской моделью, и с точки зрения они стали казаться патологическими. Они могли возвратиться только через заднюю дверь умственного помешательства».
Опасность монизма и в теологическом, и психологическом смысле заключается в том, что Эго вырабатывает одностороннее мировосприятие. Действительно, вера в некий непогрешимый всеведающий абсолют лишает Эго архетипического напряжения многополярного бытия; его гравитационного напряжения; его неразрешимых противоречий, существования тайн мироздания; его незавершенности в своем бесконечном развитии; его кажущейся абсурдности созидания и разрушения. Сознанию трудно смириться с мыслью, что оно обладает пределами мировосприятия, хотя они столь очевидны, стоит только чуть внимательнее присмотреться к физиологическому и анатомическому ограничению нашего тела и органов восприятия. Наше сознание отделилось от телесной неполноценности эвфемизмами и «целительными» плодами научного прогресса. Культ красоты тела и сознательное избегание, непризнание его ограниченности приводит к инфляции Эго, выплеснувшейся в современном мире в безудержной погоне «усовершенствования» тела и в изобретении технических приспособлений улучшающих его возможности которые и не снились богам. В мире все более привлекательным становится не искренность улыбки, а ее голливудский шик. Не морщины, придающие неповторимую «жизненную карту» лица, а мумифицированные стандарты лицевых пропорций, не теплая мягкость пышной кустодиевской плоти, а каркасоподобные роботизированные клонированные тела. И если в Библии сказано, что Бог желал сотворить нас по своему образу и подобию, то не хочется думать, что это клоны с идеальными пропорциями тела. Стоит только заглянуть на Олимп, чтобы убедиться в том, что и там были свои «уродцы». И речь идет не только о телесном уродстве богов, но и об их моральном несовершенстве.
Монотеическое, христианское сознание (желает оно того или нет) наделяет Бога, как бы он ни назывался (Монада, Божественный Абсолют, Мировой Разум) качеством непогрешимости, Абсолюта, Гармонии, Сверхмогущества. На мой взгляд, это очень опасная тенденция сознания, так как сознание, имея веру в этот Абсолют, часто приходит к катастрофическому ощущению своего собственного бессилия и ничтожности, порождая в нем бесконечное чувство вины за свою неполноценность, или в случае отождествления с тем или иным архетипическим божественным образом, к противоположной стороне - чувству всемогущества и вседозволенности и морального превосходства. Юнг достаточно ясно описал - этот процесс идентификации Эго - сознания с Самостью с последующей инфляцией или дефляцией последнего в своей работе «AION».
Вопрос о эволюционном выборе пути Эго-сознания приводит нас к поиску корневой метафоры моно- и поли- морфизма психе, выражаемого через термины «поли- и монотеизм». Другими словами, к поиску архетипического конструкта, который бы, не ущемляя прав принципа множественности, приводил нас к единому целому, обозначаемому в психологии понятием Личность.
Вопрос выбора между политеизмом и монотеизмом представляет собой важнейший идейный конфликт в современной юнгианской психологии. Под влиянием какой фантазии формируется наш взгляд на созидание души и процесс индивидуации - фантазии о множественном или одном, едином?
Отложив на время психологическую составляющую проблемы, примем допущение, что в истории религии или этнологии народов монотеизм представляет собой более высокую ступень по сравнению с политеизмом. Радин пишет: «...согласно мнению большинства современных этнологов и непредубежденных ученых, следует отказаться от мысли, что монотеизм можно рассматривать как составную часть общего интеллектуального и этического прогресса...». Он настойчиво и убедительно возражает против эволюционного взгляда, согласно которому монотеизм вырастает из политеизма и представляет собой более позднюю и высокую ступень развития политеизма или анимизма. Радин полагает, что монотеизм не является результатом развития, а определяется темпераментом. Люди по своему темпераменту склонны к монотеизму, их психология отражает монаду. По моему мнению, все монотеисты вышли из среды чрезвычайно религиозных людей - пишет он - я утверждаю, что такие люди всегда склонны рассматривать мир как единое целое....» Это теологи - мыслители, составляющие в любой культуре узкую элиту, обладающие сходным темпераментом; их влияние на собратьев по культуре устойчиво и эффективно».
Что ж, взгляд Радина на проблему заслуживает внимания, но, к сожалению, надо признать, он ничего не проясняет.
Односторонность (монизм) возникает из душевной лености, когда человек теряет способность видеть в едином многое и во многом единое. Проще (экономичнее) усвоить, поверить в «удачную конструкцию» и принять ее за Истину, придав ей статус нерушимого закона. Моисей, спустившись с горы с двумя изумрудными скрижалями, мог бы в свое время предположить, что Яхве не зря дал ему два, а не один предмет, которые по возвращению превратились в тысячи осколков завета, собиранием которых монотеизм и не думает заниматься. Вот так и выходит - как ни собирай, получается языческий «золотой телец», мифологическая сборная.
ИЗЛОЖЕНИЕ МИФА
Перед нами проходит величественное зрелище могущественных богов и богинь Греции, на фоне которых бог Пан (Всё, или - «тот, кого любят все») выглядит более чем скромным существом.
Мифологическая биография Пана противоречива - с одной стороны он древний Бог, переживший многих богов Эллады. С другой стороны он дикий, неприметный, укрывающийся бог природы и естества, держащийся в стороне от власти Олимпа.
Если верить мифам, то укрывшийся бог «Всего» (естества), живет в глубоком гроте, и приходит в ярость только в полуденный час, т.е. в 12 часов, когда Солнце в зените.
Кто он - этот неприметный с виду бог, влачивший свои дни в глуши чащоб вдалеке от городов Аркадии?
Пан - сын Амалфеи, божественной козы, вскормившей Зевса, которой воспитывался на острове Крит в Диктейской пещере вместе со своим молочным братом Паном. Пан участвовал в битве с Титанами, которые обратились в бегство после неожиданного крика Пана.
Одна из нимф - Силена называет его автохтоном, или сыном Пана («Деяния Диониса»). Аполлон уговорил Пана раскрыть ему тайны прорицания.
Артемида добыла у Пана три гончих собаки (двух пестрых и одну пятнистую) да таких, что они одни могли загнать в логово львов.
Когда Тифон отрезал сухожилия у Зевса, он передал их на хранение своей сестре змеехвостой Дельфине. Страх охватил богов, когда они узнали о поражении Зевса, но Гермес и Пан тайно отправились в пещеру, где Пан чуть не до смерти перепугал Дельфину своим криком, а Гермес ловко похитил сухожилия и не менее ловко приставил их к конечностям Зевса.
Иинкс - дочь Пана и Эхо околдовала Зевса, и тот влюбился в Ио, дочь речного бога Инаха. За что, Гера превратила Иинкс в птицу вертишейку.
Гермеса называют сыном Зевса - Пиктуса (дятла), Аристофан в «Птицах» обвиняет Зевса в том, что он украл скипетр дятла.
Описан забавный случай, который произошел с Паном. Однажды, когда Геракл прогуливался в садах Тимола с царицей Омфалой, ее увидел Пан и влюбился. Влюбившись в Омфалу, он, наскоро попрощавшись с горными нимфами, побежал за ней с криком: «теперь только ей будет принадлежать мое сердце!» Тем временем Геракл и Омфала пришли к одинокому гроту, где им пришла мысль ради забавы поменяться одеждой. После ужина, принеся закатные жертвы Дионису, который требовал от поклонявшихся ему брачной чистоты, они отправились спать - каждый в свое ложе. В полночь Пан пробрался в грот и в темноте ощупью нашел то, что показалось ему ложем Омфалы. Дрожащими руками он приподнял покрывало и нырнул под него. Проснувшийся Геракл так лягнул Пана, что тот отлетел к противоположной стене грота. Когда принесли огонь, Омфала с Гераклом разглядев незадачливого любовника, смеялись до слез. С этого дня Пан невзлюбил одежду и созывал участников своих обрядов обнаженными. Именно он отомстил Гераклу, распространив про него слух, что тот постоянно обменивается с Омфалой одеждой, находя в этом особое удовольствие. (Овидий. «Фасты»).
Существуют разные мифологические сюжетные вариации вокруг имени Пана. В одной из них считается, что Пенелопа не хранила верность Одиссею, а сходилась со всеми женихами по очереди и плодом этого союза стал неприглядный бог Пан. По другой версии Пенелопа родила Пана от Гермеса.
Можно встретить самые разные сюжетные линии: Пан был сыном могущественного бога Гермеса и нимфы Дриопы; матерью его была Пенелопа, которую Гермес посетил в образе барана. Он родился таким уродцем, что мать в страхе убежала, увидав сына, и отец Гермес взял его на Олимп на потеху богам.
Есть такие, где Пан считался сыном Крона и Реи или Зевса и Гибрис (гордыни). Он был добродушен и ленив, и больше всего любил послеобеденный сон, и мстил всем, кто мешал ему спать. И если кто-то по неосторожности нарушал его сон он издавал такой крик, что у слышавших его волосы на голове вставали дыбом. Он бесстыдно соблазнял всех нимф. Он сочетался с пьяными менадами из свиты Диониса. Все целомудренные нимфы (Питис, Сиринга), которыми он не смог овладеть, превращались в растения.
Хотя олимпийские боги и презирали Пана за простодушие и буйство, но охотно пользовались его талантом. Аполлон лестью выманил у него тайны прорицания, а Гермес скопировал потерянную им свирель, объявив ее своим изобретением и продав Аполлону.
По мифологической версии, Пан - единственный бог, который умер в нашу эру. Весть о его смерти принес некто Тамус, корабельщик, плывший в Италию мимо острова Паксы. Божественный голос прокричал через море: «Тамус, ты здесь? Когда ты прибудешь в Палодес, не забудь объявить, что великий бог Пан умер!» Эта весть на берегу была встречена всеобщим плачем. (Плутарх «Почему оракулы молчат»).
О чем же кричал Пан, последний из оставшихся в живых великих богов Олимпа? Наверное, он как прорицатель предвидел эру своей матери - Гибрис (гордыни), эру гордыни человеческого просвещения, гордыню человеческого ratio. И не зря его печальный последний крик был обращен к Италии, стране, откуда началось узаконенное победоносное шествие монотеистического христианского мировоззрения, успешно продолженного победоносным шествием научного монизма и монопсихизма с его абсолютной верой в единую научную Истину. Мы ставим во главу угла сильное героическое, митраподобное, солнечное Эго - сознание и начинаем защищаться с маниакальным упорством от несущей поглощающую темноту Ужасной матери, языческой Кибелы, Астарты, Геры, Гекаты; ужасного всевидящего Отца Сатурна, готового при удобном случае сожрать своих детей. Мы оберегаем себя от страданий непросвещенности, выискивая в лабораториях и терапевтических кабинетах светоносные волшебные таблетки счастья, панацею, волшебный меч, срубающий змей с головы Медузы Горгоны. Мы боимся нарушить душевное равновесие, упорно тренируя свое тело и дух в различных психологических центрах и занимаясь бесконечным аутотренингом. Но тщетно, мы обессиливаем себя от этой бесконечной, доходящей порой до абсурда нескончаемой битвой с невротическими симптомами, паническими атаками, щемящей душевной болью, вырастающими из души как головы Лиринейской гидры. Вместо того, чтобы вернуть человеческое «Я» в мир Пана, дать ему возможность полуденного отдыха, наедине с природой (тоже, кстати, Матерью) в тенистой прохладе дубрав, мы силой или всяческими уловками вытаскиваем его под софиты психологически и психотехнически «просветленного» подиума, выставляя напоказ кричащего и ошеломленного светом природного дитя Всяческими обманами пользуемся его наивностью и простотой, пытаемся завладеть его природными дарами, талантами и способностями. Нас умиляет его внешняя чистота и непорочность, и мы, любуясь его первозданностью и талантом, забываем о том, что за внешней беззащитностью и невинностью в глубине его первозданности притаился дремлющий Пан. Мы пытаемся взять все прекрасное, совершенное, понятное, забывая об обратной стороне архетипа - безобразности, неполноценности, врожденной аномальности, порочности, двусмысленности и неопределенности. И наше безудержное сознательное стремление к божественной красоте полуденного Аполлона, внезапно оборачивается видением послеполуденного козлоподобного орущего Пана. Как говорил Юнг - «чем ярче свет, тем гуще тень».
Часто можно услышать вопрос - а что будет, если Эго в процессе индивидуации «приблизится» к Самости? Чтобы ответь на этот вопрос, достаточно вспомнить «героизм» Смелы, матери Диониса, когда та пожелала увидеть Зевса во всей его красе, погибла ослепленная его божественным испепеляющим светом. Мудрые греки догадывались, что богов, их божественную энергетическую мощь можно представить только в телесной оболочке подобной человеческому виду, и это представление как-то «сглаживало» противоречия между божественным убивающим совершенством и телесной человеческой неполноценностью и беззащитностью. Однополярная ориентация сознания, создавая фокус Божественного Абсолюта, непогрешимой истины лишает себя, другой полярности переживания бытия того, что можно назвать рассеянностью, «дезориентированности», полутональности, мира дремлющего в тени грота Пана. Жизнь при такой аполлонической односторонности сознания пролетает в полуденном мире, в мире, где нет теней. Мир кричащего Пана - это мир кричащего человека, ослепленного и оглушенного гордыней технического прогресса, блеском славы, яркого наслаждения, огнями мегаполисов и орущих динамиков.
Но когда в час Пана вторгается жизненность Аполлона, открытое для человека прометеевым преступлением, музы превращаются в вакханок, а сам Светоносный - в пьяного Силена-Пана, освещающего фарами железноносного Пегаса, в свет, выбивающийся из-под копыт светоносного Пегаса, превращающего темные закоулки мегаполиса всякого, кто попадает в поле его смертоносного света, в растение, в вегетатику, лишая разума и человеческого облика.
В кабинетах психотерапевта Пан нередкий гость. Панические атаки, пожалуй, самый распространенный психотерапевтический случай.
Терапевт, который сталкивался с таким проявлением психики, никогда не знает, как поведет себя Пан, притаившийся в глубине бессознательного пациента.
По моим наблюдениям, Пан ведет себя не так уж дикообразно. За его действиями, проявлениями всегда стоит скрытый смысл. Создается впечатление, что он оберегает натуру человека, его индивидуальность, внушая страх перед неверным действием, разрушая ложные идеи, смыслы на сознательном, человекообразующем уровне. Пан знает про все. Знает самые темные закоулки нашей души, он наивен, и мудр, он сдержан и безмерен.
Он всеведущ и знает о нашем теле, душе и духе больше чем кто бы то ни был.
Что так раздражает, и приводит в ярость этого бога, когда наступает час Гелиоса? В полдень теряются тени. Мир становится одномерным, плоским. Пан теряет то, что принадлежит ему - тень.
Так почему оракулы и боги молчат? Может, им уже нечего сказать нам? И не означает ли их молчание для нас потерю дара богов - прорицание, дара Тиресия, утраты основы психического, инстинктивного, архетипического, - потери связи Эго с коллективным слоем психики? Наш обращенный в одну сторону взгляд на Единое, будь то Бог, Абсолют, Монада, Истина - это наше бессилие и слепой эдипов страх перед полиморфизмом, полидаймонизмом психической природы бессознательного, страх перед всем иррациональным, множественным, безобразным, сфинксоподобным. Наше эдипово сознание с маниакальным упорством все еще ищет Спасителя, защитника от «безумия» язычества. Нам страшно подумать, что произойдет, если в сознание допустить эту нескончаемую вереницу прекрасных и в то же время пугающих божественных и демонических образов. Пан должен умереть. Пан умер. Пан умер?
В своей работе «Психология монотеистическая или политеистическая» Хиллман высказывает небезосновательное опасение: «Отношение ко многим психическим явлениям как имеющим какие-то патологии неизбежно, если психология не сохранит все архетипические формы с их различным подходом к душе и к жизни. Если вместо этого психология предпочтет соединить все многообразие психических явлений в единое целое, определяемое монотеизмом, эго с самостью, «отдельное с единым», то не упадет ли она в объятия религии? Протестантское направление появляется в различных областях аналитической психологии, как в больших, так и в малых объемах. Оно находит, например, выражение в отношении к любви как панацее от всех бед, без дифференцирования граней любви и без учета традиций в точках сопряжения: в значении, которое придается упорной работе над собой; в преувеличении «сильного Эго» в терапии, облагораживании роли выбора, ответственности и самоотдачи, а также, через манипулирование чувством вины; в надежде на простоту, наивность и групповые эмоции; в принижении роли интеллекта и логоса, когда полагают, что достаточно веры в «бессознательное» или в «процесс»; в упоре на откровение (которое приходит из сновидения, от оракула, через воображение или психоз, от аналитика или Юнга); в своеобразном сочетании интровертной религиозности и миссионерского популяризаторства».
О САМОСТИ.
Как известно, Юнг настаивал, что Эго комплекс, как, впрочем, и все комплексные психические образования, имеет архетипическое образоформирующее ядро. Таким формообразующим ядром Эго является архетип Самости, архетип «Всего и Вся». Вероятно, можно предположить, что Эго-комплекс имеет онто - и филогенетические «наслоения, этажи». Юнг в своих феноменологических исследованиях описывал Самость, которая представлялась в сновидениях, фантазиях, видениях пациентов в образах геометрических фигур, чисел, стихийных явлений (динамическая форма проявления), вплоть до разнообразных форм флоры и фауны, антропоморфных, зооморфных образов имагонативных форм. Каждая архетипическая фигура может являться символообразующей частью Самости, ее динамическим принципом, потенцией, функцией. С этой точки зрения Пан может представлять собой психическую целостность в том смысле, в каком Юнг употреблял термин «психе».
ЭПИЛОГ
Гробница Пана
"Смотрите", сказали они, "этот древний Пан мертв, давайте теперь сделаем для него гробницу и памятник, чтобы ужасное поклонение давних времен можно было запомнить и избегать подобного впредь". Так сказали люди из просвещенных стран. И они построили белую могучую гробницу из мрамора.
Медленно она росла под руками строителей и все выше каждый вечер после заката ее золотили лучи уходящего солнца.
И многие оплакивали Пана, пока строители делали свое дело; многие оскорбляли его. Некоторые призывали строителей остановиться и оплакать Пана, а другие требовали от них вовсе не оставлять никакого мемориала такому позорному божеству. Но строители надежно делали свое дело.
И в один день все было кончено, и гробница стояла подобно крутому утесу. И образ Пана был вырезан на ней - с опущенной в унижении головой и с пятами ангелов, попирающих его шею.
И когда памятник был окончен, солнце уже село, но закат розовел на огромном барельефе Пана.
И теперь все просвещенные люди пришли, увидели гробницу и вспомнили Пана, который был мертв, и все порицали его и его злобный век. А некоторые плакали о смерти Пана в отдалении.
Но вечером, когда он прокрался из леса и проскользнул, подобно тени, по холмам, Пан увидел гробницу и рассмеялся.
Смерть Пана
Когда путешественники вступили в Аркадию, они оплакивали друг другу смерть Пана.
И вскоре они увидели его лежащим тихо и неподвижно.
Рогатый Пан был недвижен и роса лежала на его шкуре; он не был похож на живое существо. И затем они сказали: "Это правда, Пан умер".
И, стоя в печали над этим огромным телом, они долго смотрели на незабвенного Пана.
И вечер настал, и взошла маленькая звезда.
И тогда из деревни в какой-то аркадской долине под звуки праздной песни пришли аркадские девы.
И когда они увидели внезапно в сумерках старого лежащего бога, девы замедлили свой шаг и зашептались друг с другом. "Как глупо он выглядит", сказали они и при этом негромко рассмеялись.
При звуке их смеха Пан подпрыгнул, и гравий взлетел из-под его копыт.
И пока путешественники стояли и слушали, скалы и холмы Аркадии звенели от звуков преследования.