Jungdream

Сновидения и аналитическая психология Карла Густава Юнга

ИНТЕРАКТИВНОЕ ПОЛЕ КАК АНАЛИТИЧЕСКИЙ ОБЪЕКТ*

Шварц-Салант Н. Юнгианский аналитик, президент Центра аналитических перспектив**

Summary: This paper defines of the conception of the interactive field, a «third area» that partakes of both the objective properties of the collective unconscious and the combined subjectivities of analyst and analysand. The six examples are regarded where this conception was applied. this It explores the dynamics of this field, especially not​ing the fundamental rhythm of union states and a resultant disorder, the alchemical nigredo. Generally, as with Jung's work on the trans​ference, alchemical symbolism has been the guide, for that body of thought was primarily concerned with the transformation of form. This issue is addressed by the interactive field concept, which in turn is related in two ways: through a psychic and a somatic uncon​scious. The role of embodiment is emphasized as the way of experi​encing the somatic unconscious and the play of affects, structure, and energy in the field.

In addressing the nature of the space in which analysis occurs, there is no intention to denigrate the more direct interpretive or empathic dimension of analytic work that may not explicitly focus on a field between people. Both approaches are necessary: each complements the other. In a sense, the field is like the ground against which projective and introjective or empathic process is played out, but at times focusing on the field itself rather than the dynamic processes between analyst and analysand has particular value. It can be a way of containing psychotic elements, and it can also allow for an increased consciousness without explicit interpre​tation. Most important, experiencing the field can facilitate a trans​formation of internal structure.

The interactive field idea has been used here as the analytic ob​ject. Examples demonstrate how this opens to the awareness and experience of a space with its own processes not identical to the combined projections of analyst and analysand. The field, as such, is beyond the three-dimensional notion of container-contained fo​cused on the projective and introjective processes of the individu​als involved. There may be some grounds for stating that the field approach, conceived of as an imaginal reality with its own auton​omy, is akin to a fourth dimension that complements the more usual three-dimensional model of analysis.

Краткое содержание: В данной статье дано определение концепции интерактивного поля, «третьей области», включающей в себя как объективные свойства коллективного бессознательного, так и совместные субъектные качества аналитика и пациента. Рассмотрены шесть клинических случаев, в процессе работы с которыми применялась эта концепция. В статье исследуется динамика этого поля, особое внимание уделяется фундаментальному ритму состояний соединения и результирующего беспорядка, то есть алхимического nigredo. В основном, как и в работе Юнга над явлением переноса, путеводной нитью является алхимический символизм, ибо все приведенные соображения в первую очередь относятся к трансформации формы. Эта проблема рассматривается с помощью концепции интерактивного поля, с которым, в свою очередь, можно взаимодействовать двумя способами: через психическое и соматическое бессознательное. Кроме того, подчеркивается роль воплощения как способа ощущения соматического бессознательного и взаимодействия и взаимовлияния аффектов, структуры и энергии в пространстве поля.

Что касается природы пространства, в котором происходит анализ, у меня не было никакого намерения очернить стиль прямой интерпретации или эмпатический стиль в аналитической работе, которая может столь явно не сосредотачиваться на поле, возникающем между людьми. Необходимы оба подхода: один является дополнением другого. В каком-то смысле поле подобно основанию, на фоне которого разыгрываются проективные процессы наряду с интроективными процессами, сопровождаемые эмпатией, но иногда бывает особенно важно сосредоточиться на самом поле, а не на динамических процессах взаимодействия аналитика и пациента. Такая концентрация может стать способом сдерживания психотических элементов и привести к расширению сознания, не прибегая к подробным интерпретациям. Но самое главное, переживание поля может способствовать трансформации внутренней структуры.

В данном случае была использована идея интерактивного поля как аналитического объекта. Приведенные примеры помогли продемонстрировать, как этот объект открывается сознанию и восприятию пространства, с присущими ему собственными процессами, не тождественными взаимным проекциям аналитика и пациента. Само по себе поле находится вне рамок трехмерного понятия контейнера-содержимого, сосредоточенного на индивидуальных проективных и интроективных процессах у вовлеченных в него людей. Есть некоторые основания утверждать, что концепция поля, считающегося воображаемой реальностью, обладающего собственной автономией, относится к четвертому измерению, дополняющему наиболее распространенную трехмерную модель анализа.

Key words: conception of the interactive field, rhythm of union states and a resultant disorder, the alchemical nigredo, psychic and a somatic uncon​scious, embodiment as the way of experi​encing the somatic unconscious

Ключевые слова: концепция интерактивного поля, ритмичное появление состояний соединения и результирующее состояние беспорядка, алхимического нигредо, психическое и соматическое бессознательное, воплощение как возможность ощущения соматического бессознательного

Введение

В настоящее время понятие «третьей области» или «поля», существующего между аналитиком и пациентом, становится все более и более важным в многих психоаналитических школах. Эта идея, которая нашла свое отражение в понятиях «переходной области» [transitional] или «потенциального пространства» [potential space] Винникотта [26], присутствующих в концепции Грина «аналитического объекта» [analytic object, [5], в различных подходах приверженцев психологии самости, прежде всего у Столороу и его коллег [23] и, наконец, в терминах «интрасубъектного поля» [intrasubjective field] [23] и «аналитического третьего» [analytic third] Огдена [14], если говорить лишь о нескольких основных вкладах в эту идею, – основывается на соединении аналитика и пациента как субъектов взаимодействия.1 Разработанный Юнгом фундаментальный подход к аналитическому процессу, напротив, основывался на его концепции коллективного бессознательного. Впоследствии М.-Л. фон Франц развила идеи Юнга, придав коллективному бессознательному свойства поля, в котором особыми «точками возбуждения являются архетипы» [25]. В своем труде «Число и время» она пишет о том, что поле является латентным источником разнообразных форм нашего восприятия, поведения и мышления [24]. При таком подходе делается акцент на объективной природе коллективного бессознательного. По мнению Юнга, в субъектности человека, находящегося на данном архетипическом уровне психики, раскрывается смысл или качество данного момента. Это значит, что человек может ощущать динамические характеристики поля, трансцендентного его индивидуальному сознанию.

Есть еще один взгляд на роль поля в аналитической практике. Психоаналитический подход связан с отношениями двух субъектов, аналитика и пациента; аналитическая психология связана с наложением индивидуальной субъектности на архетипический процесс коллективного бессознательного, при этом возможно учитывать оба фактора, не исключая ни одного из них. Фактически именно благодаря сочетанию обоих факторов оба человека смогут осознавать, как протекают их индивидуальные процессы и как на них влияет коллективное бессознательное. В данной концепции поля наслоения личной истории (т.е. объектные отношения) смешиваются и сочетаются с объективной основой — юнговским коллективным бессознательным. При этом происходит осознание, что поле обладает собственной динамикой, существующей отдельно и независимо от личности каждого из участников. Кроме того, выявление этой динамики возможно лишь при ее субъективном ощущении каждым участником в отдельности и вместе с другим участником. Переживание такого осознания входит в процесс исцеления и само в глубине несет исцеление. Такое поле по определению обязательно включает в себя и субъективную, и объективную размерность и называется интерактивным полем.2 Интерактивное поле находится между полем коллективного бессознательного и областью субъектности, и одновременно включает в себя и то, и другое.

Вообще, в любой разновидности анализа в аналитическом процессе происходит разделение противоположностей. Это разделение может быть связано с разделением сознательных и бессознательных установок пациента, или с отделением спроецированного содержания пациента от его защитных механизмов, или с противопоставлением каких-то характерных черт внутренней структуры, с динамикой переноса, — в любом случае противоположности играют главную роль в аналитическом мышлении. Мыслить и работать в понятиях противоположностей — по сути, основная характерная черта юнгианского подхода к психике. Но именно метод работы с противоположностями, будет отличать способ, позволяющий узнать, что поле характеризуется собственным объективным процессом, от подхода, при котором поле рассматривается лишь как сочетание субъектности аналитика и пациента, из которой можно выявить информацию о личной истории пациента. То есть, один подход предполагает, что существует только один аспект заслуживающий внимания аналитика, — это субъектность, т. е. прошлое пациента; тогда как другой подход, включая в себя этот аспект, вместе с тем считает его лишь одной волной в бескрайнем океане объективного процесса [7]. Последний подход открывает возможность ощущения происходящих в поле процессов, которые не обязательно прослеживаются вплоть до личной истории пациента. Такие процессы могут иметь архетипические, трансперсональные доминанты, которые обычно смешиваются с содержанием индивидуальной истории, порожденным объектными отношениями.

Рамки данной статьи не позволяют подробно рассмотреть все концепции поля, основанные на субъектности, поэтому я ограничусь обсуждением созданной Огденом концепции «третьей области» [third area] существующей между аналитиком и пациентом. Обсуждая аспект «третьего участника аналитического процесса»* в своей книге «Субъекты анализа», Огден пишет:

Аналитический процесс отражает взаимную динамическую связь трех субъектностей: субъектности аналитика, пациента и «третьего участника анализа». Этот «третья составляющая анализа» создается аналитиком и пациентом, и одновременно аналитик и пациент (в качестве аналитика и пациента) создаются этой «третьей составляющей анализа». (В отсутствие этой «третьей составляющей» нет ни аналитика, ни пациента, ни процесса анализа).

Так как «третья составляющая анализа» воспринимается аналитиком и пациентом в контексте структуры их личности, индивидуальной истории, внешних психосоматических симптомов и т.п., каждый участник по-разному воспринимает эту «третью составляющую» (хотя они создают ее вместе). Более того, «третья составляющая анализа» представляет собой асимметричную структуру, так как она создается в контексте аналитической обстановки, которая в значительной мере определяется ролями, обусловленными отношениями аналитика и пациента. В результате бессознательному переживанию пациента отдается особое предпочтение, то есть именно прошлые и актуальные переживания пациента становятся главным (хотя не единственным) предметом подробного исследования аналитической пары. Ощущение аналитика вовлеченности в «третью составляющую», и извлеченности из нее (преимущественно) становится основным побуждающим средством к осознанию им сознательных и бессознательных переживаний пациента (1994, рр. 93-94).

Такое понимание «третьего участника аналитического процесса» предоставляет рефлексии аналитика больше возможностей, по сравнению с идеей, согласно которой аналитик интериоризирует протекание процесса у пациента, а затем посредством воображения и рефлексии индуцированного контрпереноса придает аналитическому процессу новую форму, например, через интерпретацию. В концепции Огдена «третья составляющая аналитического процесса» всегда становится его участницей, оказывая влияние и на аналитика, и на пациента; при этом на процесс осознания не затрачивается очень много энергии, творческие способности развиваются гораздо лучше, а поиск истины осуществляется эффективнее, чем в известных моделях анализа.

Но благодаря коллективному бессознательному, универсальной основе нашего бытия, процессы «в третьей области» в существенной степени протекают объективно, что способствует появлению характеристик, качественно напоминающих характеристики поля. Многие алхимические исследования, которые Юнг проводил почти пятьдесят лет, были посвящены разработке способов, повышающих вероятность доступа к более глубинной динамике поля. Согласно Юнгу и фон Франц, ключом к пониманию такого взгляда является качественное представление о числе. «Натуральный ряд чисел появился для представления типичных, периодически повторяющихся, общих паттернов движения психической и физической энергии» [24].

Числовая закономерность, имеющая особое отношение к динамике поля, называется «аксиомой Марии». d ряде своих работ к ней обращались Юнг [6], [7], [8] и фон Франц [24], [25]; эту аксиому рассматривая и я, обсуждая ее в особом контексте применительно к клинической проблеме проективной идентификации [18]. Эта аксиома может послужить примером качественного логического мышления в рамках донаучных культур; она звучит так: «Из Одного следует Два, из Двух следует Три, а из Трех следует Четвертый в качестве Одного». «Один» означает состояние, предшествующее установленному порядку, например, это может быть алхимический Хаос; это может быть способ восприятия начальной стадии аналитической сессии.

Большинство разновидностей анализа достигают первой стадии, на которой «Из Одного следует Два». Обычно на этой стадии аналитик может прийти к осознанию мыслей, чувств, телесных ощущений, а, может быть, — уловить у себя тенденцию к блужданию мысли и потере ее концентрации. Такие состояния психики аналитика могут отражать похожие состояния психики пациента. Аналитик, зависящий от собственного уровня самопознания, может постепенно осознавать влияние индукции и использовать его для понимания процесса, протекающего у пациента. Это и есть хорошо известный процесс конкордантного [16] или синтонного [3] контрпереноса. В другом случае состояние психики или тела аналитика оказываются противоположными или комплементарными психическому или телесному состоянию пациента; такую ситуацию Рэкер назвал комплементарным контрпереносом. В обоих случаях аналитик движется в направлении: из Одного следует Два. В первом случае аналитик достигает осознания синтонных противоположностей: одинаковое состояние психики присуще и аналитику, и пациенту. Во втором случае состояние психики аналитика противоположно состоянию психики пациента. Например, аналитик может иметь склонность говорить без остановки, а пациент, напротив, склонен молчать, как рыба; аналитик может ощущать депрессию, тогда как у пациента преобладает маниакальное поведение; аналитик может чувствовать отвращение или ненависть, тогда как пациента в это время будет переполнять любовь и влечение к аналитику. Обычно таким образом можно заметить и зафиксировать любую пару противоположностей.

Давайте возьмем пример динамики поля с характерной реакцией синтонного контрпереноса. Предположим, что, находясь вместе с пациентом, я чувствую тревогу. Чья это тревога? Я размышляю над тем, является ли она результатом интроекции, частью процесса проективной идентификации? Или же эта тревога – моя собственная? Исходит ли она из моей психики или из психики пациента? Одна лишь постановка этих вопросов привела меня к размышлению, не столкнулся ли я с парой противоположностей. Тогда это была бы пара противоположностей одинакового свойства, то есть тревога. Они ощущались бы как последовательные стадии одного процесса, в котором тревога периодически ощущается то как мое субъективное состояние, то как субъективное состояние пациента.3

Как правило, в рамках аналитической традиции аналитик, прошедший процесс такой рефлексии, приходит к заключению, чья именно тревожность, по своей сути, является проблемой, как в механизме проективной идентификации. Но в данном случае у нас есть выбор: повременить с суждением и ощутить одновременно обе возможности. Согласно описанию Юнга, «противоположности становятся сосудом, в котором то, что раньше было одним, теперь становится другим, периодически погружается вглубь и поднимается на поверхность, так что болезненное состояние подвешенности между противоположностями постепенно превращается в двустороннюю активность центральной точки» [8]. Чтобы это сделать, нужно захотеть пожертвовать преимуществом понимания того, с «чьим именно содержанием» приходится иметь дело, а вместо этого вообразить, что данное содержание, в данном случае — тревога, существует в самом поле и необязательно относится к кому-то из участников. Это содержание можно имагинально внедрить в поле, в котором находятся и аналитик, и пациент, – тогда поле становится тем самым «третьим участником».4 Таким образом, придерживаясь аксиомы Марии: «из Двух следует Три», мы получаем не интерпретацию, а качественное свойство поля. Я уверен в том, что именно принесение в жертву «понимания» способно оживить это поле и породить его более глубокую архетипическую размерность [19]. Как и в методе Юнга активного воображения человек может продолжать концентрироваться на самом поле, словно оно само является объектом. Поле становится той средой, в которой находятся два человека: они одновременно находятся внутри нее и при этом наблюдают со стороны за тем, что в ней происходит.

Данный момент в нашем воображаемом примере, когда я концентрируюсь на этой тревоге, ощущается как точка двусторонней активности, как появление «третьего», и как только я даю возможность ей усилиться посредством моей собственной концентрации, что-то изменяется. Теперь я словно нахожусь внутри этой тревоги и, наоборот, она оказывается у меня внутри; происходят колебания ее интенсивности, которые может ощущать и пациент тоже. Изменилось ощущение пространства или окружающей атмосферы. Все, что сейчас говорится, ощущается через призму тревоги и относится не к кому-то из нас, а к среде, в которой мы оба находимся и которую наблюдаем, словно она тоже является объектом. Фактически любая эмоция может периодически ощущаться либо извне, то есть, как исследуемый и осознаваемый объект, либо изнутри – посредством непосредственного живого контакта с нею. В последнем случае эмоция становится контейнером [container], наполненным ощущением «Единства». Вполне возможно, что алхимическая идея о существовании двух ипостасей любого вещества (таких как сера, свинец или вода), одна из которых является «обычной», а другая — «философской», возможно, исходит из предположения, что аффекты могут восприниматься и как «объекты», и как состояния – контейнеры целостности.5

Хотя таким путем проясняется «чьей именно является тревога», этот результат никогда не бывает конечным, а скорее соответствует Трем на пути к Четвертому, в котором содержится таинство. В процессе перехода через это горнило алхимической реторты пациент, например, может испытать тревогу поглощения и потерю идентичности со мной, и узнать, как в этом процессе воспроизводится страх перед симбиотическим слияниям пациента с матерью. Контейнер позволяет и аналитику, и пациенту стать объективными наблюдателями аффекта и одновременно испытывать аффект, который возобновляется и существует. Это позволяет ощутить воздействие и динамику аффективных состояний, и в особенности дает возможность проверить возможности, позволяющие человеку испытать этот аффект в своей жизни, наряду с поведенческими паттернами, которые он вызывает, а также исследовать массу ассоциативного материала, полученного в результате такой стимуляции. Все вместе взятое представляет собой «сосуд», и парадокс данного процесса заключается в том, что мы ищем именно его и только его, ибо только он, этот сосуд, может содержать в себе таинственные, безумные аспекты нашего бытия, на самом деле восстановить их таинство и дать возможность почувствовать отношение между миром, известным через его «части», и связью этих «частей» с более масштабной сферой единения [8].

Этот пример, в том виде, как его представил, по своей сути не отличается от психоаналитических концепций субъектности как «третьей области». Идея переходной области Винникотта обладает точно таким же топологическим свойством, как vas hermeticum*. Именно то, что происходит с участниками потом, характеризует точное определение понятия интерактивного поля. Например, состояние соединения могут испытывать оба участника; речь идет не о слиянии, размывающем границы, а о ритмичном процессе, в котором ощущается, что собственная динамика поля притягивает двух человек друг к другу и одновременно разделяет их. Получается так, будто само поле уничтожает любую попытку буквального описания происходящего.

Такое переживание сродни переживанию, которое в античные времена называли священным бракосочетанием, известное в алхимии как coniunctio* Его переживание открывает человеку смысл таинства, которое может оказаться трансформирующим, очень похожим на «масштабное» сновидение, которое может стать судьбоносным. Здесь имеет место совместное участие в процессе, и мы в чем-то отступаем от предупреждения Огдена, что «аналитик и пациент не участвуют в демократическом процессе взаимного анализа» [14]. Хотя никогда не следует забывать об асимметрии аналитического процесса, наряду с ней существуют важные эпизоды совместного переживания, когда переживание переноса более существенно, чем его интерпретация. В последнем случае от пациента требуется больше мужества, чтобы пережить желания и страхи слияния; он может начать видеть, что за смертью через слияние следует процесс объединения. Этот процесс имеет архетипическую размерность, и переживание его нуминозности имеет огромное значение для исцеления.

Рассмотрим случай, когда у меня часто появлялось желание говорить, а пациентка застывала в молчании, – то есть, случай комплементарного контрпереноса. С точки зрения алхимии, эту ситуацию можно было понимать как некую стадию процесса, в котором Один становится Двумя. Мы находились в прямо противоположных состояниях: один человек хотел или должен был оставаться совершенно закрытым и хранить полное молчание, а другой говорил и почти навязчиво стремился установить контакт и проявлять максимум творчества. Для начала перед каждым из нас встала задача заметить здесь действующую пару противоположностей. Как только ее удалось выявить, я мог использовать этот диадический уровень противоположностей для интерпретации. Например, «третьей составляющей» могло стать осознание, что моя пациентка вновь переживает в переносе актуальную для ее личной истории травму, связанную с маниакальными желаниями ее отца лишить ее ощущения своих творческих способностей и любого элементарного ощущения ею самости. Такой вид осознания был очень ценным, так как извлекал на поверхность ужасный процесс отношений с отцом, вытесненных пациенткой, который в существенной степени влиял на всю ее жизнь. Она либо избегала творческой деятельности, либо становилась маниакально одержимой, как только пыталась дать свободу выражения своему творчеству.

Однако я мог сознательно отказаться от этих знаний и пожертвовать ими ради состояния «незнания», позволяющего сконцентрироваться на неизвестном. Затем я мог молча себя спросить: «Какова природа существующего между нами поля, что представляет собой наша бессознательная диада?» Таким образом, мы открылись по отношению к полю как к объекту. За это время произошло кардинальное изменение противоположностей: маниакальной разговорчивости и молчания. Теперь меня охватило молчание, а пациентке одна за другой стали приходить в голову новые мысли. Осознание противоположностей продолжало колебаться, пока не пришло ощущение нового юнговского центра, «точки двусторонней активности» и этот полюс стал источником возобновления динамики поля. В дальнейшем противоположности можно было считать лишь отдельными фрагментами гораздо более глубокой фантазии. Мы раскрыли фантазии первой сцены, в которой маниакальная речь принимала сублимированную форму опасного фаллоса, а молчание, напротив, символизировало гниющий труп, останки тела убитой завистью пациентки. Несмотря на то, что такие образы могут быть связаны с личной историей, например, в том смысле, что пациентка бессознательно переживает фантазию своего отца и свою реакцию, – или с реальным психическим и сексуальным насилием, – самому полю присущи архетипические процессы, которые отличаются от событий личной истории такого уровня, какими бы важными ни были эти события.

Собственное видение и переживание архаичных и разрушительных аффектов и образов бессознательной диады каждым из ее участников может привести аналитическую пару к позитивным изменениям. С одной стороны, она по-прежнему может считаться аналитической диадой, которая присутствовала в личной истории пациента. Но есть и другой взгляд. Переход от Двух к Трем, вместо того, чтобы привести к интерпретациям, основанным на личной истории пациента, может вызвать новое переживание поля. Как случилось в приведенном выше примере, аналитик и пациентка могут оказаться подверженными воздействию поля. Это значит, что отказ от могущества, которое дают знания о другом человеке, может вас привести к тому, что вы сосредоточитесь на поле и будете подвергаться его воздействию. Это может вызвать менее архаические переживания, которые могут подвести человека к освобождающим инсайтам. Субъектность человека [по отношению к воздействию поля – В. М.] усиливает поле, а объективность поля позволяет осуществляться взаимодействию между аналитиком и пациентом. Как отмечалось ранее, затем могут появиться разные Третьи, в которых присутствует трансценденция противоположностей. Это может быть состояние соединения, алхимического coniunctio. На этой стадии могут ощущаться потоки, присущие полю, оказавшись внутри которого человек периодически чувствует то влечение к другому человеку, то отторжение от него. Таков ритм coniunctio, когда присущее полю состояние Три качественно превращается в Четыре. «Число четыре определяет «поле», обладающее свойственным ему внутренним ритмическим движением с замкнутым циклом: половину периода направленным от центра, а вторую половину – снова к центру» [24]. Более того, именно при движении от Трех к Четырем появляется ощущение конечности. Уровень «Троичности» не позволяет ощутить границ, присущих Четырем. В каком-то смысле, на уровне Трех возникает потребность в интерпретации, расширяющей возможности аналитика, но вместе с тем защищающей его от близости с пациентом, которая развивается при движении к «Четверичности». При движении к «Четырем» в процесс включается целостность наблюдателя, что приводит к парадоксальному ощущению субъектной объектности [24].

В психике пациента все еще содержится прежний образ воображаемого или реально совершенного насилия. Как его изменить? Разумеется, не с помощью наложения нового образа или воспоминаний каких-то остатков позитивных фантазий пациента, которые тоже присутствуют. Негативное, разрушительное состояние слияния является слишком мощным, чтобы на него могли повлиять исторические воспоминания о других состояниях. Разве можно представить себе процесс, который бы действительно выявлял, растворял или трансформировал прежний образ, если, он, например, является остаточным возбуждением, обусловленным реальной историей насилия или интериоризированной основной сценой получения травмы?

Именно здесь динамика поля играет такую роль, которая особенно отличается от динамики поля, концепции которого основаны только на субъектности. Благодаря воздействию поля и появлению соответствующих изменений совершается трансформация внутренней структуры психики. Могут появиться новые формы, упорядочивающие аффекты, которые ранее были чрезвычайно сильными и вызывали фрагментацию личности. Кроме того, динамика поля играет ключевую роль в процессе воплощения архетипического переживания во внутреннюю, чувственную реальность. Существует точка зрения, что каждый ребенок с рождения «осознает» уровни нуминозности, а затем в той или иной мере теряет это осознание, в зависимости от того, насколько диадические отношения мать-ребенок способны сохранить в себе это таинство. Первым носителем этой духовной энергии ребенка в проекции является мать, но младенец может знать о существовании этой энергии еще до появления проекции. Согласно другой точке зрения, существуют духовные уровни, которые человек вообще никогда не мог самостоятельно осознать, но они могли прорываться сами из коллективного бессознательного. И в том и в другом случае человек оказывался перед дилеммой осознания нуминозного, которое затем терялось в повседневных проблемах реальной жизни, существующей в пространстве и времени и инертности материального мира. Это осознание по-прежнему сохраняется в бессознательном: либо на уровне «потерянного рая», либо на уровне духовного потенциала, существующего согласно «внутреннему знанию» души, и тогда остается старая как мир проблема воплощения этого осознания в «чувствующий» центр психики. Переживание воздействия интерактивного поля способствует протеканию процесса такого воплощения.

Кроме того, время от времени можно воспринимать имагинальную [imaginal] реальность, которая оказывается отличительной чертой самого поля. Это восприятие похоже на особое чувство времени. Человек может осознавать образ, который, по его ощущению, появляется из поля и отражает состояние обоих участников процесса анализа. Каждый из них может сказать о своем ощущении образа поля, как только сконцентрируется на нем, как это бывает с помощью техники активного воображения Юнга. Результат может напоминать «протяженный диалог», в котором ощущение поля создается из образов, рождающихся у каждого участника. Интерпретация, в своем классическом смысле, означающая связь между образом и аффектом с событиями раннего детства, препятствует такому осознанию поля. Здесь интерпретация принимает другую форму: интенсивное переживание свойства данного момента поля: иногда с вербализацией этого переживания, а иногда сохраняя полное молчание. Оказывается, активное, осознанное переживание энергий и паттернов, которые можно воспринимать в поле, переживание их здесь-и-теперь, воздействует на само поле, придавая ему жизненных сил, словно живому организму. Поле может испытывать страдание: в нем можно чувствовать почти реальную грусть и слезы. В другие моменты добиться восприятия поля бывает практически невозможно. Слишком хаотичное состояние психики (любого из участников) может существенно препятствовать тому, чтобы поле могло стать объектом, не говоря уже о возможности восприятия любых образов.

Если мы используем поле, то можем прийти к осознанию глубинного организующего процесса, который не осознавали раньше. Постоянное протекание этого процесса можно чувствовать или интуитивно ощущать, но нет никакой необходимости его познавать в пространственно-временном измерении, в котором обычно управляет Эго. Поле имеет парадоксальную природу рождаться через акт подчинения самому себе, и вместе с тем всегда оставаться increatum (несотворенным) вневременным процессом. Проникновение в имагинальный мир поля требует в значительной степени отказаться от контроля Эго. Проникнуть в него – не означает ни взаимного слияния с другим человеком, ни расщепления Эго на иррациональную часть ощущения-слияния и рациональную наблюдающую часть. Нужно нечто большее: желание ощутить поле так, чтобы определить ограничения любой концепции о сущности смысла особого аналитического взаимодействия. Обладая верой в более масштабный процесс, человек часто для себя открывает, что особая форма поля действительно гораздо более архаичная и энергетически заряженная, чем все, что можно было себе представить. Это ощущение существующей формы, и создание/открытие новых форм может привести к трансформации внутренней структуры психики и дать возможность воплотиться новым структурам.

Опасности, связанные с применением концепции интерактивного поля в аналитической практике

Подход, опирающийся на концепцию интерактивного поля, скрывает в себе ряд опасностей. Алхимики часто говорили, что их «эликсир» или «камень» является одновременно и лекарством, и ядом; именно так можно рассматривать поле в качестве «третьего участника», обладающего собственной объектностью.

Интерактивное поле создает широкий спектр состояний: от переживаний сильного эротического влечения и желания максимальной буквализации происходящего до состояния полного эмоционального и психической апатии с отсутствием всяких связей. Так как эти последние состояния вызывают серьезные проблемы вследствие порождаемой ими боли и наносимой ими травмы – в особенности из-за нарциссизма аналитика, – может возникнуть чрезвычайно сильное искушение появления противоположных им состояний, в которых эротическое влечение создает интенсивные поля для соединения и возможность глубокого познания Другого. Аналитик может сосредоточиться исключительно на них, например, вспоминая прошлые переживания или/и бессознательно представляя [imagining] их. Такие его действия обладают сильным индуцирующим аффективным воздействием, и их можно использовать, чтобы избежать ощущения помрачения рассудка, которое, обычно, следует за coniunctio.

Сoniunctio, которое может сформироваться из бессознательной части психики обоих участников, может иметь как позитивную, так и негативную природу. Юнг признавал, что переживание coniunctio может привести к созданию сходного либидо [7] и таким образом оказаться вне иллюзии переноса. Проблема заключается в том, что существует много разных форм coniunctio, и хотя некоторым из них может сопутствовать поле желания, эротическую энергию поля нельзя точно оценить, не зная структурных особенностей бессознательной пары. Например, на пятой гравюре к Rosarium изображены две человеческие фигуры, совершающие половой акт. Однако в другом, более раннем алхимическом тексте, Turba Philosophorum, эти две фигуры изображены совершенно по-иному [8]. В данном случае два человеческих тела слились в яростной смертельной схватке, и страсть, соответствующая этому образу, лишена ограничения и контроля страсти, свойственной образу из Rosarium. В обоих случаях эротический элемент следует рассматривать как характеристику поля, а вовсе не как предмет, которым можно обладать или с которым можно идентифицироваться. В клинической практике часто можно столкнуться с тем, что осознанные любовные отношения, будучи совершенно истинными, часто оказываются скрывают под собой гораздо более опасное поле слияния, зачастую связанное с проблемами насилия, совершенного в раннем детстве. Точно так же, как при переносе сексуальность может скрывать тревогу, она может скрывать в себе чудовищную меру бессознательного соединения.

Когда я консультировал некоторых аналитиков относительно отдельных завершенных случаев через несколько лет после окончания анализа, оказывалось, что несмотря на внешне успешное, по мнению аналитиков, завершение лечения, они периодически встречались со своими бывшими пациентами, которые спустя годы сообщали о мучительных страданиях. Эти пациенты страдали не от боли, вызванной выявлением и реальным проживанием эротической энергии coniunctio, ибо по существу не было никакого невротического сексуального отыгрывания. Гораздо более критично для них было то, что включенные в эмоциональные отношения аналитики открыто признавались в том, что они также страдали и становились жертвой необходимости поддерживать существующие границы. Аналитики хорошо работали в рамках налагаемых ограничений, но их сопротивление при контрпереносе обоюдному ощущению боли из-за утраты эротической связи, которую они, тоже чувствовали, заставляло ужасно мучиться пациенток. Аналитики отсекали от себя эти чувства, по существу оставляя пациентку в одиночестве переживать всю боль, ярость и отчаяние из-за распада их союза. Пациентки освобождались от этих мучительных переживаний лишь несколько лет спустя, когда они вкратце подводили итоги анализа, и аналитики смогли справиться со своими страданиями по этому поводу и сообщить об этом пациенткам.

Но самые большие опасности в работе при совместном пребывании в поле возникают, если аналитик верит, что coniunctio — это цель его работы. Даже развитая форма coniunctio, как, например, в Rosarium, где буквализм сам по себе сформировался динамикой поля, — не следует делать главный акцент. Скорее нужно сосредоточить свое внимание и на nigredo, темном и беспорядочном состоянии, которое следует за всеми состояниями coniunctio. В этом отношении алхимическая литература является богатейшим источником информации. Алхимики настаивают на том, что любая трансформация включает в себя стадии смерти и гниения, которые наступают после состояния соединения. Если аналитик это знает и все хочет выявить аффекты, связанные с отчуждением, отсутствием, смятением, безразличием и опустошенностью, после сессии, на которой было достигнуто состояние соединения и установлены отношения Я-Ты, в таком случае обычно путь свободен. Не стоит слишком обращать внимание на том, что состояние nigredo, то есть разрушение структуры и аффекты, обычно связанные с ее нездоровой поверхностной частью, являются ценной сущностью анализа, как это было у алхимиков. Состояние nigredo сопровождается очень сильным негативным переносом или контрпереносом, и именно в этом состоянии аналитику может не хватать предшествующего опыта соединения, позволяющего избежать сильных негативных аффектов и связанных с ними болезненных состояний психики. Аналитик может либо заново восстановить соединение, либо, если оно не достигается, отыгрывать вызванный его отсутствием гнев, пассивно идентифицируясь с диссоциативной природой поля в состоянии nigredo. Однако следует добиваться самого мягкого проявления этих аффектов, что является нелегкой задачей, учитывая, что данному состоянию только что предшествовало гораздо более приятное блаженное состояние единения. В этом отношении я доверяю динамике поля, для которой характерна периодическая смена состояний соединения и разрушения структуры, и это обстоятельство – самое лучшее наше руководство в свободном применении концепции поля и почтительного отношения к его архетипической размерности. Сопротивление контрпереноса вообще оказывается проблемой в анализе, но эта проблема становится еще сложнее после взаимного ощущения поля. Если аналитик станет извлекать у себя или у пациентки негативные эмоции после переживания соединения с ней, или если он распознает эти негативные чувства и поймет, что на некотором уровне было бессознательно достигнуто состояние coniunctio, то ему следует сосредоточить внимание на состоянии nigredo.

Хотя в крайних случаях сопротивление аналитика состоянию nigredo создает опасность применению концепции поля, нужно отметить и другую опасность, а именно: личность, страдающая диссоциативными расстройствами, всегда в той или иной мере находится в состоянии транса. Само применение концепции поля способствует констелляции слабого гипнотического транса. В таком случае можно совершить серьезные ошибки, не только при совершении самого действия, – которое достаточно легко прекратить – а в том, что аналитик говорит и даже воображает, ибо на его бессознательное воздействует с диссоциативное состояние психики пациента, словно у аналитика возросла способность к экстрасенсорному восприятию. Как правило, пациент с диссоциативными расстройствами личности склонен понимать все утверждения аналитика буквально, хотя аналитик уверен, что говорит метафорами. Это особенно опасно, если аналитик обходит негативные аффекты и для расщепления этих негативных аффектов может использовать связующую энергию процессов, происходящих в третьей области, в интерактивном поле, усиливая воздействие раппорта там, где в основном взаимодействие характеризуется отсутствием связи. Только если аналитик очень чуток к процессу диссоциации, он может попробовать увидеть свою работу с процессами как работу в интерактивном поле. Зачастую целые годы работы уходят на то, чтобы у пациента впервые обозначилось диссоциативное состояние, с которым приходится работать, и лишь тогда его восприятие поля становится более-менее безопасным.

Трансформация структуры или формы:

размышления над алхимическим текстом

В концепции интерактивного поля слышится отголосок древних алхимических идей. В античные времена, а затем в период расцвета алхимии в эпоху Ренессанса, первостепенное значение приобрела проблема формы или структуры: как объект приобретает свою форму и как она изменяется? Как семя превращается в дерево, а металл, имеющий определенную кристаллическую форму, превращается в другой металл, как в древней мечте алхимиков свинец становится золотом? Так как в аналитической практике все школы и теоретические направления пытаются создать новые формы внутренней структуры, эта сосредоточенность на изменении формы придает особый смысл связям психотерапии с ее истоками, существующими в трудах алхимиков XV-XVI веков, предвосхитивших открытие психики [8]. Согласно концепции Кляйн, происходит постепенный переход от так называемого паранойяльно-шизоидного состояния (ПШС) к депрессивному состоянию (ДС). Например, в реакциях человека в психике которого доминируют процессы расщепления и который находится в ПШС, будет часто проявляться ярость, искажающая реальную ситуацию, тогда как человек, склонный к ДС, будет воспринимать ту же ситуацию гораздо более терпеливо и может видеть реальность жалобы другого человека. Психолога, являющегося приверженцем концепции «психологии самости», среди прочих изменений, в первую очередь будет интересовать трансформация садистского Супер-Эго в его благосклонную идеализированную форму, а также развитие объектов самости: от самых примитивных их видов до более адаптивных. Приверженца фрейдистской школы будут интересовать изменения в развитии Эго, связанные с переходом от оральной к анальной и далее – к фаллическо-генитальной стадии, каждая из которых представляет собой особую форму организации психики. Юнгианец сконцентрирует свое внимание на индивидуации и мириадах присущих ей изменений внутренних форм. Внимание клинического психолога, предпочитающего теорию объектных отношений, привлечет, например, изменение структуры психики, происходящее в процессе прохождения стадий периодического отделения и возвращения. Все эти научные школы отражают модели, представляющие собой изменения структурной формы психики.

Основной результат процессов, происходящих в поле, –трансформация внутренней структуры. Чтобы понять, как относились к этому процессу алхимики, обратимся к труду Splendor Solis (1582) [12]. Rosarium Philosophorum оказывается только вторым по значимости алхимическим текстом (1550) [11], который стал основой исследования Юнга феномена переноса. В Splendor Solis рассматриваются вопросы, комплементарные вопросам, освещенным в Rosarium, особенно проблема воплощения архетипических процессов. В начале текста мы видим предисловие, состоящее из нескольких трактатов. В Первом Трактате описана «Природа Камня Предков и то, как посредством Искусства она достигла своего Совершенства». Нам говорится, что форма будущего творения, «Камня Мудрости» может быть только Природной. “Природа служит Искусству, а затем снова Искусство служит Природе... Оно знает, какая именно форма находится в согласии с Природой, и насколько она зависит от Искусства, так что этот Камень может приобрести свою форму через Искусство. Итак, форма исходит от Природы: ибо реальная форма всего, что растет, имеет душу или является металлом, берется из внутренней энергии материала” [12]. Под “Природой” мы можем понимать психику, а под “Искусством” — сознательные установки и методы анализа.

Затем мы видим чрезвычайно интересный и необычайно ясный пример алхимической науки:

Следует, однако, заметить, что из материала не может возникнуть основная форма. Он подвергается воздействию случайной формы: не посредством энергии, присущей случайной форме, а энергии другой активной субстанции, например огня или какого-то иного источника тепла. В дальнейшем мы будем пользоваться аллегорией куриного яйца, где основная форма разложения возникает без случайной формы в виде смеси желтка и белка, под воздействием тепловой энергии на яйцо, которое высиживает наседка. И хотя яйцо – это «материал» курицы, он не принимает ни основную, ни случайную форму, кроме как пройдя через разложение. [12].

Мы можем выделить несколько ключевых идей. Первая: «случайная форма» необходима, и эта форма представляет собой «смесь желтка и белка». Здесь возникает аналогия coniunctio короля и королевы, солнца и луны или, имея в виду анализ, – бессознательного соединения некоторых аспектов бессознательного каждого из двух человек, где одна психика привносит активную «субстанцию желтка», а другая – более восприимчивую «субстанцию белка»; к тому же эти роли могут меняться. Форма, которая носит название «случайной», означает отсутствие причинности в ее появлении; ее существование не вызвано никаким предшествующим действием. Далее говорится, что форма, которую принимает рабочий материал, образуется без воздействия энергии, присущей «случайной форме», а под воздействием энергии другой активной субстанции, например, огня. Здесь имеется в виду, что «случайная форма», возникающая при соединении противоположностей, не обязательно опосредует их свойства через феномен энергии. Точно такая же идея содержится в теории Руперта Шелдрайка, связанной с созданием и стабильностью формы, в которой «морфичное поле» [morphic field]* не передается вместе с энергией, а содержит в себе информацию [22]. Но как может «случайная форма» одновременно оказаться основной? В тексте содержится ответ, что таково предварительное условие творческой смерти структуры, что таинство трансформации содержится именно в разложении. Разумеется, происходит и активный процесс, связанный с распространением энергии, как видно из аллегории с нагреванием яйца, высиживаемого наседкой. Я отмечал, что эта энергия сродни той, которую приходится вкладывать, имея дело с обычно сильными негативными реакциями переноса и контрпереноса, как, например, склонность к отчужденности и умственной пустоте, которая часто появляется вслед за coniunctio, но которую можно тоже легко обойти.

Возникает вопрос: так как «случайная форма» — coniunctio — не дает в процесс никакого непосредственного вклада, то есть, в виде аффекта, передающего каким-то образом энергию, почему вообще не забыть об этой форме и не обратиться непосредственно к реальному аффекту? На мой взгляд, психотерапия по своей сути последовала именно по такому пути. «Случайное» состояние единения рассматривается как скрытая сущность. Юнг заметил, что обычно на аналитической сессии о появлении coniunctio узнают из последующих сновидений [7]. В алхимических исследованиях совершались попытки представить в воображении процесс, способствующий образованию такой случайной формы, которая, в свою очередь, могла бы иметь такое резонирующее воздействие, о котором говорил Шелдрайк [22]. Но само по себе соединение автоматически не создает новую внутреннюю структуру, пока человек не столкнется с неким хаосом, к которому приводит этим соединение, и не сможет его интегрировать.

Через процесс nigredo алхимики стремились очиститься от постоянно существовавших у них регрессивных желаний идентифицироваться с архетипическими процессами, такими, как процесс coniunctio. Это очищение, достигаемое через многократные повторения последовательности coniunctio-nigredo, а значит, – через многочисленные страдания, имело символический образ смерти дракона, воплощавшего влечение к конкретизации. Следует понимать, что такие влечения, например, по отношению к конкретизации инстинктивных процессов не определяются только субъектностью любого человека. Одновременно они являются аспектами самого поля, в особенности в его попытках воплотиться в пространстве и времени. Таким образом, изменяются не только отдельные люди: поле, в котором они находятся, также принимает новые формы.

Понимая свойства поля, проявляющиеся в его основе, мы можем применить на практике его динамику и изменяться сами в течение процесса. В этом состоит суть данного подхода: интерпретация и вызываемые ею изменения не приводят к сущностной трансформации; не приводит к ней и только эмпатия из-за присущего ей несовершенства. Скорее всего настоящие изменения (которые по существу означают изменение внутренней структурной формы психики) происходят, когда человек снова и снова переживает сразу и качественную особенность момента, и его смысл, что очень похоже на переживание человека, пораженного тем, что он увидел.

Воздействие различных установок на nigredo

Когда два человека могут вместе испытывать переживание состояния coniunctio, сам процесс этого переживания будет зависеть от их субъектности. Например, два человека могут ощущать состояние единения и знать о том, что оно существует «здесь-и-теперь». Или же они не могут сознательно зафиксировать это состояние, но на следующую ночь пациенту может присниться свадьба. Более того, на следующей сессии отношения между аналитиком и пациентом могут существенно измениться: от ощущения полного единения до ощущения отсутствия связи и даже до состояния преобладающего шизоидного отчуждения и внутренней психической апатии. В этом изменении отношений один аналитик может видеть потребность в отдалении после состояния близости на предыдущей сессии, из-за нарушений пациентки, выраженной в ее привязанности и результирующей реакции на только что существовавшую связь. Другой аналитик может считать, что это изменение отношений в существенной мере является реакцией на чувственную связь со значительным проявлением у пациентки скрытых черт, характерных для шизоидного или пограничного состояния. Но аналитик, сосредотачивающий внимание на динамике поля, (если встать на точку зрения, что поле между ними создалось благодаря наложению их субъектности на коллективное бессознательное, и это поле обладает собственной динамикой) — такой аналитик может считать состояние безразличия и отчужденности естественным сопутствующим явлением предшествующего состояния единения. В таком случае аналитик может признать, что эти негативные черты представляют собой не только нарушения развития личности, а присущи любой индивидуальной психике, ощутившей состояние единения. Более того, в этом чередовании состояния единения и результирующего состояния nigredo аналитик должен уметь видеть ритм, в котором проявляется суть трансформации. В свою очередь, он должен формировать иной отношение к таким состояниям и к их контейнированию, отличающееся от отношения к состояниям, порожденным любой интерпретацией, данной в контексте личностного развития. Вместо того, чтобы видеть проблемы пациента с точки зрения его депрессивного состояния, или проблемы потери и возвращения любимого объекта, или страха перед эмоциональным поглощением и т. п., – аналитику следует быть восприимчивым к существующей динамике поля. Такому состоянию может быть присуще характерное свойство контейнирования аффекта, которое часто необходимо в случае сильной тревоги, когда аналитик знает из собственного опыта, что такие состояния являются частью более полного и потенциально позитивного процесса. Затем может начаться состояние nigredo, отвечая своей цели разложения прежних психических структур, в особенности интроецированных пациентом, которые не сочетаются с сущностью пациента. В каком-то смысле, у пациента, а может быть, и у аналитика, происходит процесс создания новых форм в сфере их совместного пребывания. Благодаря ощущению поля и его динамики могут появиться и способные к контейнированию формы, и процесс с присутствием аффектов, характерных для серьезных нарушений психики.

Следовательно, наше представление о процессах, происходящих в поле, имеет огромное значение. Оно может быть полезным просто как метафора совместной субъектности аналитика и пациента, но в особенности – для отражения истории пациента, которая раскрывается в процессе анализа. Однако, принимая во внимание ее архетипические истоки наряду с субъектностью аналитика и пациента, а также ее динамику, выходящую за рамки субъективной сущности соединяющихся сторон, идея интерактивного поля может привести к различным способам понимания аналитического процесса. Рассматривая поле только как соединение субъектностей аналитика и пациента, мы, как правило, сталкиваемся с частным случаем более общей и объективной концепции интерактивного поля.

Поле как аналитический объект

В своей статье «Рекомендации врачам, применяющим психоанализ» Фрейд дает совет, который и сегодня может считаться столь же уместным, как и в 1912 году, хотя в наше время такой оптимизм кажется несколько странным.

Первая проблема, с которой сталкивается аналитик, принимающий больше одного пациента в день, покажется ему самой сложной. Эта задача связана с необходимостью держать в голове огромное количество имен, дат, подробностей из прошлого пациента и его патологических проявлений, которые накапливаются у каждого пациента при прохождении курса лечения за месяцы и даже за годы, и при этом не путать эти данные с похожим материалом других пациентов... Если приходится ежедневно анализировать шесть, восемь и даже больше пациентов, искусство памяти, которое включается в таком случае, возбуждает недоверчивость и изумление... В любом случае будет проявляться любопытство в отношении метода, позволяющего свободно владеть таким обилием материала...

Однако метод является очень простым... Он предполагает отказ от употребления любых вспомогательных средств (даже составления записей). Он состоит лишь в том, чтобы не направлять свое внимание на нечто особенное, и поддерживать такое же «слегка рассеянное внимание»... при восприятии материала, исходящего от пациента. В таком случае у нас обоих напряжено внимание, и во всяком случае это напряжение нельзя поддерживать высоким более нескольких часов в день. Таким образом, мы избегаем опасности, связанной с применением сосредоточенного внимания. Ибо как только человек намеренно концентрирует свое внимание, он начинает избирательно относиться к воспринимаемому им материалу... А как раз этого не следует делать...

Результат, который достигается таким способом, может быть вполне достаточным для удовлетворения всех условий и требований, возникающих в процессе лечения. Те части материала, которые уже формируют связный контекст, будут находиться в сознательном распоряжении врача; оставшиеся части, не связанные между собой и пребывающие в хаотичном беспорядке, сначала, видимо, уйдут в глубину, но быстро всплывут в памяти, как только у пациента появится что-то новое, имеющее с ними связь [4].

Долгое время считали, что такому совету Фрейда зачастую бывает трудно следовать. Многие врачи приводили следующую причину: пока будут возникать констелляции бессмысленности, опустошенности, потери или помрачения рассудка, подавляющей и разрывающей на части тревоги, полного отчаяния, а зачастую зависти, слегка рассеянное внимание поддерживать практически невозможно. Иначе говоря, когда активизируются психотические области пациента, способность аналитика поддерживать даже свободно плавающее внимание перестает от него зависеть. С тем же успехом он может попытаться войти в состояние глубокой размеренной медитации, находясь в час пик в центре Нью-Йорк сити.

Когда Бион начал исследовать состояния психоза, он увидел, насколько труднодостижимым оказалось состояние, описанное в рекомендации Фрейда; Бион пришел к выводу, что совершая такую попытку, нужно обладать существенной долей веры. Это замечание относительно действия в соответствии с верой, стало одной из основных идей. Дональд Мельтцер комментирует это так:

Идея свободно плавающего внимания кажется очень простой, считается, что ее так же просто реализовать, как свободно плавать в воде... Ребенку может понадобиться поупражняться в действии по вере, чтобы отойти от отца или научиться плавать... но оно уже основано на ощущении отцовской доброй воли. Согласно Биону, действие в соответствии с верой должно лучше соответствовать свободному плаванию в водах, кишащих акулами. Оно предполагает, что каждый человек, которого преследует дьявол, находится на грани галлюцинации, мании величия, бреда, страха перед приближением конца света... Может возникнуть вопрос, насколько реально все это сделать... По-видимому, Бион предполагает, что такая вера зависит от представления о дьяволе в человеческой психике, что галлюцинации, мания величия и бред действительно существуют и только сдерживаются какими-то средствами... Акулы, которыми кишат воды (Биона) — это судьи и адвокаты, слушающие выдвинутые против него обвинения в противоречии, когда он не может защитить самого себя, так как забыл имя пациента, не знает, женат он или нет, и не может отрицать, что по некоторым причинам он просто заснул у себя в кабинете во время сессии. Кафкианский мир [13].

Со времен Фрейда нужно было пройти долгий путь или, точнее говоря, нужно было проделать значительно более тяжелый путь, если мы хотим лечить пациентов, которые входят к нам в кабинет с материалом, очень похожим на психотический. Иначе говоря, мы можем достичь состояния, о котором писал Фрейд, если сможем перенести сумасшествие. Но, к сожалению, такой путь лечения многих людей ведет прямо в тупик. Вместо этого нам следует научиться тому, как совладать с сумасшествием [21]. «Акулы» Биона могут служить образным представлением психотического материала, когда на сессии вы чувствуете, как он на вас наступает и вызывает диссоциацию аналитического процесса.

Я уверен, что мы можем ближе подойти к данной проблеме, если будем считать поле между аналитиком и пациентом аналитическим объектом. Тогда внимание аналитика будет пытаться плавать в пределах аналитического пространства; оно объективно сосредотачивается не только на содержании повествования или внутреннем мире пациента и своем внутреннем мире, но и на самом поле.

Пример первый

Пациент, мужчина пятидесяти семи лет, брокер по профессии, потерял возможность соблюдать принятые нормы поведения на бирже. Вследствие идеализации структура его личности тяготела к нарциссической, при этом данная парадигма переноса разбивалась вдребезги при каждой его неудаче на торгах. Когда я его видел, он обычно не питал никаких иллюзий, был тревожен, отчужден и пребывал в отчаянии. В таком состоянии он рассказывал мне о своих проблемах, а я больше минуты не мог его внимательно слушать, так как неизменно расстраивалось мое внимание. Вместе с тем, когда я все-таки напрягал внимание и вспоминал о том, что мне рассказал пациент, становилось ясно, что я словно считывал его рассказ, как будто он был написан, словно мое внимание совсем не отвлекалось. При этом было совершенно ясно, что транслируемое им аффективное поле окутывало мое внимание скукой и вызывало его диффузию.

В начале одной из сессий я позволил своему вниманию блуждать в существующем между нами пространстве, и некоторое время спустя перед моим внутренним взором возникло образное представление ужасного шторма, в эпицентре которого оказались мы оба. На протяжении всей сессии я концентрировался на этом образе, и оказалось, что мне было легко слушать все, что он говорит, и проявлять эмпатию. Штормовая погода была явно связана с его завистью и крайне высокой тревогой, при этом их интерпретация была бы абсолютно безуспешной. Видя, что шторм продолжает на меня воздействовать, я подумал, что через меня он воздействует и на него. Время от времени на этой сессии я размышлял вслух, что его жизнь превратилась в страшную борьбу за выживание, заставляя его выдерживать один шторм за другим. В конце сессии он мне рассказал о торгах, которые закончились для него успешно, а также о том, что собирается применить новую систему. В этом рассказе я распознал посланное мне бессознательное сообщение, что он почувствовал себя более собранным и полным надежд; то есть, что он признает: перед ним открывается новая перспектива.

Пример второй

Этот случай связан с пациенткой, вместе с которой мы уже установили наличие мощной психотической части. Время от времени мне приходилось ощущать воздействие на себе этой психотической части ее психики, сильные приступы которой она иногда испытывала, или же помогать пациентке увидеть ее внутренний разлад как следствие ее ущемленной ярости и паранойяльного процесса. Но время шло, а сдерживать эту часть никак не удавалось. Тогда, прилагая огромные усилия, я попытался сконцентрироваться на существующем между нами поле, хотя мое внимание имело тенденцию к диффузии. Женщина начала рассказывать о своем друге и его поступках, которые вызывали у нее беспокойство. Закончив, она спросила меня, как обычно, не связано ли ее беспокойство с сумасшествием. Даже несмотря на явный признак переноса, я не стал концентрировать на нем внимание; вместо этого я объяснил, что считаю ее мышление ясным, но при этом не понимаю, почему ее рассказ вызвал у меня тревогу и отвлечение внимания. В течение всего этого времени сохранение внимания в существующем между нами поле было похоже на блуждание в тумане двух заблудившихся людей. Но по-прежнему мое внимание привлекал происходивший с ней процесс. Ощущение обволакивающего нас тумана оставалось, пока она не рассказала мне сон о мужчине, который, к ее удивлению, смог совладать с ее матерью, которая в действительности могла страдать психозом. Повторяю: замечание вместо интерпретации переноса, на этот раз привело к тому, что стало достоверным несколько иное: в существующем между нами поле доминировал психоз ее матери. Она интериоризировала этот психотический процесс, и он жил у нее внутри как отдельная часть ее психики. К тому же он оказывал преобладающее воздействие на возникшее между нами поле. Если бы я попытался вслушиваться в ее рассказ, это сумасшествие рассеяло мои мысли вместе с ее собственными; то же самое вызвала бы любая интерпретация. По-видимому, помогло отношение к полю как к объекту; пациентка закончила сессию весьма необычным для нее образом: она стала говорить о силах, которые у нее были, – она это точно знала.

Я привожу эти краткие примеры, чтобы проиллюстрировать, что имею в виду, говоря об отношении к полю как к объекту. Поле, существующее между двумя людьми, как правило, сначала будет вызывать ощущение пустоты, как современное научное понятие пространства. Если аналитик относится к интерактивному полю как к объекту, то есть имеет достаточно мужества, чтобы ввести себя явно абсурдно: наполнять пустое пространство образами и полагать, что там все же что-то может быть, – тогда он может увидеть, что сообщения пациента имеют более связную форму, чем та, которую он мог воспринимать раньше. Ощущение пространства будет часто сокращаться до ощущения пустоты. Дело совсем не в том, что обязательно станут появляться черти, чудовища, или любой другой явный образ, но часто вместо ощущения структуры и полноты может наступить осознание или какого-то фрагмента, или разорванной ткани содержания. Очевидно, это всего лишь две метафоры из бесконечного множества метафор интерактивного пространства.

Возможно, восприятие поля как объекта будет испытывать сопротивление, обусловленное тем, что часто в пространстве утрачивается ощущение безопасности. Например, оно может вызвать пугающее состояние близости. Более того: здесь аналитик подвергается полному спектру неинтегрированных и отчужденных проекций пациента.6 Это особенно важно учитывать, если пациент в прошлом был жертвой инцеста или физического насилия. Но такая же ситуация может возникнуть вследствие сильной и навязчивой проекции родительской фигуры. Такое насилие или проекция могут создавать области, в которых человек подвергается внутреннему воздействию подавляющих его архетипических процессов, и внешнему воздействию внушения. Кроме того, часто в процесс инкорпорируются состояния родительского сумасшествия (не интериоризированные через интроекцию, но все же поглощенные психикой), и таким образом проявляются в интерактивном поле. Значит, есть опасность внезапного появления такого материала, наряду с сопутствующими ему глубокими проблемами выражения ярости и психопатии. По моему мнению, особый страх вызывает именно реальность этого процесса, который, в свою очередь, может вызвать сопротивление при контрпереносе по отношению к полю как к «третьей области», обладающей собственной автономией, то есть, по отношению к концентрации на нем как на неком воплощении, которое делает его особенно живым и реальным.

Области психоза, аффективно влияющие на аналитическое поле

Когда констеллируется психотический процесс, крайне трудно сконцентрироваться на поле как на аналитическом объекте. Начинают нападать «акулы» Биона. Нельзя сказать, что поле вообще отсутствует; подобно психотической или сумасшедшей области, его нельзя сдержать, и в нем отсутствуют рабочие или пригодные к работе структуры или образы. В ощущении поля такого типа преобладают разорванные связи, чрезвычайно сильные аффекты (в особенности чувство апатии) и состояние бессмысленности. Хотя так всегда не бывает, столкнувшись с таким полем, можно обработать материал с помощью проективной идентификации, интерпретация может оказать контейнирующее воздействие, влияя на структуру осознания. Само поле отражает эту структуру, подвергаясь фокусировке в качестве аналитического объекта. Далее следует именно такой пример.

Пример третий

Пациентка входит в мой рабочий кабинет и бросает сумочку и кошелек. Затем быстро идет в угол комнаты и садится на пол. Посмотрев на нее, я чувствую, что если сейчас что-то не скажу, она просто взорвется от крика: «Что же вы там сидите, сделайте что-нибудь!» Допуская такую возможность (такое уже случалось в прошлом), я падаю духом и стараюсь придерживаться своих принципов и ждать, пока не смогу воспринимать происходящее более спонтанно и считать его уместным. Но на какой-то момент я теряю сдержанность и начинаю борьбу с ее острым отчаянием и жалостью к себе из-за потери работы, уговаривая себя, что она не отыгрывает свою истерию. При этом в тот момент я сам превратился в истерика. В воздухе повисло напряжение, в атмосфере кабинета не чувствовалась контейнирования аффекта. Тогда я стал рефлексировать свои чувства. Я хотел от нее избавиться. Я хотел, чтобы она перестала меня просить сделать ее жизнь стабильной. Я хотел, чтобы она чувствовала себя лучше и проявляла больше оптимизма. Было ясно, что я превратился в ее мать. Вдруг она сказала: «Вы просто, как моя мать», и я ответил: «Именно это произошло здесь, в ситуации, когда вы не себя не сдерживаете и представляете собой ужасную проблему». Благодаря анализу процесса проективной идентификации (образа ее матери) я смог сказать эту фразу, и в результате произошло радикальное изменение окружающей обстановки. Ни ее, ни меня больше не подавляли чувства. Она села в кресло, и далее сессия прошла очень плодотворно, без невротического отыгрывания чувств с ее стороны и без их глубокой рефлексии с моей.

В данном случае сама ситуация заставила нас включиться в работу с ее психотической частью. До сих пор мне не приходилось прибегать к интерпретации, используя механизм проективной идентификации, но в данном случае это было вызвано необходимостью, чтобы как-то добраться до нарушенной части поля. В результате появилась возможность образно воспринимать «фронтально-фасадное» расщепление [front-back split] пациентки при наличии сильной отсеченной компоненты эксгибиционизма. Так как это стало возможно, в течение нескольких последующих месяцев эти части удалось соединить в основном благодаря тому, что пациентка их нарисовала, тогда их присутствие стало ощутимым, и уровень психотической диссоциации существенно снизился.

Концентрируясь на поле как на аналитическом объекте, можно достичь одновременного ощущения контейнирования, и воображения или восприятия, которое нельзя получить иначе. Природа психотического переноса и контрпереноса, даже если она очень слабо проявляется на фоне аналитического процесса, все равно оказывается на виду вместе с «фронтально-фасадным» расщеплением, которое она часто стремится скрыть. Точно так же можно почувствовать другие основные расщепления, которые существуют в самом общем случае: вертикальные расщепления, характеризующие диссоциацию, и горизонтальные расщепления, характеризующие вытеснение, в особенности расщепление между телесным и психическим. Именно концентрация на поле приводит к осознанию таких расщеплений наряду с их взаимным влиянием друг на друга. Это позволяет далеко продвинуться в аналитической работе. Без этой концентрации пациент может остаться с каким-то расщеплением, узнаваемым, например, через проективную идентификацию, никогда не соединив расщепления всех размерностей. Но поле, воспринимаемое как аналитический объект, в этом смысле становится Четвертым, содержащим эти три фундаментальные оси расщепления. Пока не соединятся противоположности вдоль всех этих «линий разрыва» [fault lines], во внутренней структуре не может произойти никаких изменений. Концепция интерактивного поля особенно полезна, чтобы сосредоточиться на данной задаче.

В следующем примере приводится психотический материал, связанный с особенно глубокими нарушениями, вызывающими состояние безразличия и бессмысленности, скрытые под паранойяльными слоями зависти и тоски. Этот материал, был многократно проработан и интерпретирован. Даже при такой чрезвычайной сложности материала и созданного им очень нарушенного поля с разорванными связями, существовавший между аналитиком и пациентом альянс, позволял нам концентрироваться исключительно на поле. В результате мы смогли сместить наше ощущение в область динамики поля из области, в которой раньше мы предчувствовали «угрозу контакту».

Пример четвертый

Пациентка с серьезной психической травмой, вызванной тем, что ее рано бросила мать, очень хотела поговорить со мной в выходные, но запланированную нами встречу пришлось отменить, что привело женщину в состояние тревоги и смятения. Когда я, наконец, все-таки встретился с ней, она так объяснила, что не стала мне звонить:

По моим ощущениям, я беру лишь то, что мне достается, и не имею права ни на что другое. Я как бы живу частями, между которыми ничего нет. Я живу, переходя от одной части к другой, и никогда не задаю вопрос, что находится между ними. Спросить об этом очень страшно. Я могу потерять то, что уже есть. У меня нет ощущения, что связывает одно состояние с другим, я просто существую, как острова в океане, каждый из них распадается, и тогда появляется другой, но я не знаю, как добраться от одного к другому. Очень страшно подумать о том, как они связаны, потому что если я захочу что-то узнать, я могу потерять то, что уже имею. Каждое состояние является потенциальной катастрофой.

Когда она это сказала, я почувствовал ее напор и несколько увеличил дистанцию между нами. С такими чувствами мы с ней работали уже много месяцев, и она уже могла несколько осознавать свое желание нарушить существующую между нами связь, ибо испытывала в этом сильную потребность, которая ужасно ее терзала. Как только она достигла этого внутреннего уровня осознания, появились психотические тревоги, вызвавшие разнообразные варианты поведенческого отыгрывания, позволявшего притупить боль. Но сейчас я почувствовал, что интерпретации этих чувств она восприняла бы как нападение; эти интерпретации не попадут на те островки, которые были ей так хорошо знакомы. Тогда я сосредоточился на существовавшем между нами поле, которое было чрезвычайно диффузным, и стало ясно, что воспринимаемое мною наступление можно было бы считать внешним выражением хаотичного образа отсутствия у пациентки внутренних психологических связей.

Серьезная травма вызывает утрату внутреннего ощущения соединительной ткани психологических связей. Эта утрата ощущается как отсутствие, как недостаток, подобно тому, как в концепции privatio boni зло рассматривается как отсутствие добра. Такое отсутствие ощущается как зло, как угроза человеческой душе. Не хватает чего-то существенного для жизни, и пока аналитик восстанавливает это нечто, оно может проявляться как пробуждение зависти или резкая критика существующей связи; такие «критические нападки» можно рассматривать и как внешнее проявление разрушенной внутренней структуры. Чтобы ее восстановить, человек отчаянно цепляется за все, что было и не было сказано. Он не осмеливается проверить достоверность высказывания; такое поведение включает в себя доверие к процессу перехода от одного отрывочного воспоминания к другому. Но такого доверия к связи не существует. К тому же, спросить человека: насколько реально то, о чем он думает, — значит пойти на риск утратить с ним связь. Пациентка была напугана тем, что ей сказали: она сумасшедшая, или она как не так это поняла. Другого человека знакомят с существующими «правилами игры», а пациента – нет.

Сосредоточившись на поле и представив себе, насколько пациентке надоело ее состояние диссоциации, я смог поддерживать с ней открытые отношения, пока она находилась в таком состоянии диссоциации. Получилось, что мы добились трудной победы в чем-то таком, что было только между нами, но любая интерпретация могла бы свести ее на нет. Зато теперь она постепенно становилась «досягаемой», когда ей что-то требовалось: именно в такой ситуации она не могла рисковать из-за серьезной травмы, которую получила в младенческом возрасте.

Хотя и раньше мы работали с ней в тех зонах ее сумасшествия и преобладания крайне агрессивной энергии, мы не смогли соединить эти области с расщепленными агрессивными чувствами к ее матери. История ее раннего детства и структура семьи не была доступна сознанию. Эта история была непостижимой в буквальном смысле слова. Но я уверен, что работа с полем как с объектом постепенно позволила сформировать эту ключевую историческую связь именно так; этой связи не удалось бы достичь, интерпретируя процессы проективной идентификации. Ощущение контейнирования возникло благодаря полю, которое дало возможность проявиться при переносе чрезвычайно сильным негативным аффектам, непосредственно связанным с ее переживаниями по отношению к матери.

Рождение сердечной связи – ключевой момент в ощущении поля. Она создает ощущение безопасности, которое никогда не было известно раньше. Более того, если человек может установить с полем и телесный контакт, то могут проявиться скрытые в теле воспоминания, хотя такие воспоминания не могут появиться через психическое бессознательное.

Поле, как бы познаваемое через

психическое и соматическое бессознательное

В отношении психики можно получить разную информацию, в зависимости от отправной точки, с которой начинается работа. Через психическое бессознательное можно воспринимать нарушения психики пациента вследствие их аффективного воздействия на Эго, мышление и связность аналитического процесса.

Соматическим бессознательным Юнг называл тонкое тело. Модель Юнга очень изящна: если вы убеждены в наличии сознательно- бессознательных отношений, то эти отношения могут включать в себя информацию и ощущения во всем спектре дух – материя. При приближении к духовному полюсу сознание постепенно исчезает; то же самое происходит при достижении материального полюса [9]. При этом во всем спектре появляются разные переживания бессознательного. При приближении человека к ментально-духовному уровню, больше связанного с мышлением, бессознательное ощущается как психическое бессознательное. Образы, паттерны, причинность, смыслы и история, – все это может попасть в человеческое сознание. Но при смещении к полюсу телесности, происходит изменение связи между сознанием и бессознательным. Тогда человек начинает осознавать, что значит воплощение.

Воплощение — это не такой легкий и не столь очевидный процесс. Расщепление между психикой и телом у человека, с которым мы можем находиться, или же его диссоциированные области стремятся вывести нас из нашего состояния воплощения. Под воплощением я имею в виду особое состояние психики, в котором человек ощущает свое тело особенным образом. Во-первых, он начинает осознавать свое тело, получая представление о его размерах. Наряду с этим он получает особое ощущение проживания в своем теле; иными словами, он ощущает себя в пространстве, ограниченном телом. При достижении этого ощущения наступает состояние, которое требует свободного потока дыхания, и ощущается как волна, движущаяся по телу вверх и вниз, – тогда человек начинает ощущать, что он живет в своем теле. В таком состоянии тело представляет собой контейнер, и человек чувствует свой возраст. Такое состояние воплощения человек переживает, находясь в промежуточном состоянии между представлением о себе как о физическом теле, и представлением о себе как о психической сущности. Это промежуточное состояние алхимики назвали Меркурием, а в других концепциях оно называется по-иному: астральное тело, тонкое тело и каббалистический Есод [8]; именно его Юнг назвал соматическим бессознательным [9]. Испытывать воплощение – значит ощущать тот самый уровень, который одновременно является физическим и психическим. Это пример средней точки, которую ранее называли эфиром, а в античные времена и, особенно в эпоху Ренессанса, алхимики и колдуны ее называли субстанцией, ощущаемой внутри человеческого тела, но вместе с тем проникающей сквозь пространство и образующей пути, по которым струилось воображение и приходил Эрос. Быть может, эфир – это качественное представление, предшествующее концепции поля.

Воплощение означает ощущение тонкого тела. Можно сказать, что каждый комплекс имеет тело, причем тонкое тело. При констелляции комплекса его тело, в той или иной мере, начинает управлять телом Эго. Пациент-мужчина был необычайно воодушевленным и просветленным в начале сессии и произнес метафорическую декларацию: «Сегодня я проснулся у себя дома». Далее он стал объяснять, что обычно просыпался «в доме своей матери». Так у него проявлялась потеря осознания собственного тела, а вместо него присутствовал образ материнского тела или телесный образ, сформировавшийся в детстве в результате их взаимодействия. Когда он проснулся «у себя дома», в собственном теле, он почувствовал, что те или иные проблемы – это просто дела, которые ждут своего решения; когда он просыпался «в доме своей матери», то чувствовал, что эти же проблемы давят на него и повсюду его преследуют. Его поведение следовало воспринимать условно: «как будто бы», резко противопоставляя ясности и силе, которые появлялись у него, когда он находился «у себя дома».

Тело комплекса должно раствориться. Эта идея – которая на уровне психического бессознательного была бы связана с психическими интроекциями, нарушающими аутентичность, – в алхимической литературе сосредоточена во фразе «разрушай тела». Например, в труде Turba говорится: «Возьми старый черный дух и разрушай и мучай им тела, пока они не изменятся» [8]. «Древний черный дух» часто представляет собой человеческую ярость, стыд и паранойю, которые отделились от сознания в первый год жизни и увлекают человека за границы его тела. Вступление в контакт с такими мощными аффектами, которые ощущаются угрозой гибели самой жизни, часто оказывается единственным путем «разрушения тел», прекращения жизни телесных образов, несущих в себе отчужденные свойства, препятствующие течению жизни.

Соматическое бессознательное ощущает тот же материал, как и психическое бессознательное, но с точки зрения телесных состояний. Эти два способа ощущения комплементарны; великая задача интеграции трудного материала, который был взят из окружающих источников, может быть понятна через ощущение телесных состояний, воздействующих на природу интерактивного поля, причем это воздействие нельзя так быстро увидеть через психическое бессознательное.

Психическое бессознательное создает нам prima materia* наших ментальных и духовных процессов. Эти процессы обязательно привносят порядок и логос, который, по своей природе, расчленяет единое целое, чтобы наше сознание могло охватить и понять это целое по частям. Мы не можем начинать идентифицировать или что-то понимать, не рассуждая и вместе с тем не разделяя и не распределяя разные воздействия. Опираясь на соматическое бессознательное, мы можем временно потерять структуру и упорядоченность наших ментальных построений, зато восстановить смысл и подлинность, присущие психофизическому единству событий или ощущений. Таким способом мы можем оживить осознание взаимодействия и наличия постоянного потока между психикой/духом и сомой, и это осознание может оказаться вполне достаточным для восстановления живого ощущения самого поля.

Психотический материал накладывает такой отпечаток на человеческое сознание, будто оно подвергается воздействию ощущений или обрывков содержания, не имеющих ни смысла, ни порядка. Бион назвал такой материал «бета-продуктами» [beta-products]** и разработал теорию «эмбрионального мышления, образующего связь между сенсорным восприятием и сознанием» [13]. Проблема связи этих областей всегда находилась в фокусе донаучных рассуждений в теории магии и ее философской основы в стоической мысли. Но теория магического воздействия совершенно иная: вместо теории мышления эти экспериментаторы опирались на теорию воображения. Обладая широким видением существующих связей на всех уровнях реальности, маги рассматривали тонкое тело связей через фантазию, волокна, связующие тело и душу, известные нам как vinculum (связи), или иногда называемые пневмой, соединяющей тело с разумом, людей с (в зависимости от автора) уровнями, достигающими планетарных сфер и выходящими за их пределы. И в данной теории, и в теории Биона связующим звеном является воображение, ибо образное представление – это язык души. А самое важное – существует орган, действующий в качестве центра, управляющего преобразованием сенсорных ощущений в содержание сознания. Этот орган – сердце у человека и солнце в космическом пространстве. Сердце является «кардиальным синтезатором», который Аристотель назвал принципом гегемонии [2].

С точки зрения этого подхода можно было бы работать над проблемами создания связей и образов, чтобы подойти к психотическим состояниям через соматическое бессознательное. Внутренняя, воображаемая связь противоположностей, существующая у аналитика, которая в условиях поля ощущается как элемент отношения, должна переплетаться с менее структурированной и менее связной психической тканью пациента, представляющую собой совокупность разорванных отношений. Следовательно, здесь можно работать, посредством «одушевления» [“animistic way”], которое относится к древней традиции магии, либо в таких же случаях применять более современные теории, например, те, на которые ссылается Бион. Но в таком случае сердце является центром в качестве органа мысли, а не психики. Через соматическое бессознательное человек действительно ощущает поток, связывающий его с окружающими, и этот поток обладает собственным сердечным [heart-centered] видением. Иллюстрацией поля и восприятия, которое появляется из соматического бессознательного, может послужить следующий материал.

Пример пятый

Женщине, с которой мы проделали существенную работу над нашим взаимным полем, в основном, с точки зрения психического бессознательного, пришлось перенести легкую операцию. Для меня было примечательно, как она говорила о своем теле. Независимо от органического состояния, которое она описывала, у меня было ясное ощущение существующей с ней связи. Это ощущение было совсем не связано с расщеплением, и за ним скрывалось противоположное чувство, что у нее с телом все «нормально». Это «нормально» ощущалось физически. Я чувствовал себя врачом, способным совершенно открыто обсуждать все телесные и органические функции. Но здесь оказалось необычным то, что это состояние было столь ясным, что оно давило на мою психику, вместо того, чтобы позволить мне считать его в порядке вещей.

Но такое ощущение ее тела исчезало, когда она так или иначе затрагивала свою сексуальность, или если сексуальность присутствовала в материале ее сновидений. Словно теперь это тело было совсем другим. Ощущение пространства или поля, существующего между нами, радикально изменялось. Теперь оно становилось менее заряженным энергетически, темным и вялым в ощущении, совсем не обладающим свойствами для установления связи. Единственным связующим звеном этого состояния с предыдущими стало ощущение вялости и безразличия, которые пациентка связывала со мной, считая их только моими. Именно это я чувствовал по отношению к ней и к самому себе, находясь под сильным воздействием расщепленных противоположностей ее психотической части. Но когда мы перешли к работе с ее шизоидными состояниями, а также с чувствами ужаса и унижения, характерными для столь слабого Эго, стало ясно, что безразличие, которое она во мне чувствовала (которое я больше не ощущал на этой стадии нашей работы), она очень часто испытывала в раннем детстве по отношению к собственной матери.

Теперь это состояние безразличия было уже не во мне, а стало свойством существующего между нами поля. Она смогла это признать и увидеть, что получилось так, словно изменилось ее тело. Ощущалось это так: у нее было два тела, одно – из плоти, а другое проявлялось смутно и беспорядочно при появлении любого либидозного аспекта. Создавалось впечатление, будто ее тонким телом овладевали какие-то темные силы.

Затем ей приснился замечательный сон. Ей приснилось, что она, одетая в черную старую ночную рубашку, должна была встать с постели и заниматься своими повседневными делами. Но ей никак не удавалось снять ночную рубашку. Как она ни старалась, рубашка словно приросла к ней. Она подумала, что может встать под душ, но понимала, что от этого рубашка лишь станет тяжелее. Единственная возможность избавиться от этого мучительного чувства, которое ощущалось как пытка, заключалось в том, чтобы проснуться и выйти из пространства сна.

Ужасное состояние, в котором она пребывала во сне, постепенно прояснилось. Вместо осознания образа ночной рубашки, например, как Тени пациентки, воплощенная сосредоточенность на поле породила совершенно иной взгляд: рубашка служила образом тела ее матери, в котором присутствовали безумие, депрессия и отчаяние, присущие жертве инцеста (ее матери). В течение всей своей жизни мать все время заставляла дочь идентифицироваться с нею. Например, пациентка запомнила, как мать ей говорила, как они обе одинаковы в том, что не любят мужчин. Дочь знала, что это не так, но, боясь непредсказуемых оскорблений со стороны матери, ничего ей не отвечала, а иногда даже соглашалась с ней. Примеров таких прямых и принудительных проекций было множество. Пока это продолжалось, пациентка не могла сказать «нет» тому, что творила с ней мать, ибо это была единственная форма контакта с матерью, и вместе с тем она страшно боялась материнской ярости, которая появилась бы сразу, при попытке дочери отдалиться от нее. Поэтому она в буквальном смысле носила на себе безумие матери, как некую телесную оболочку, в которой чувствовала себя так, словно сливалась с телом матери. Когда это тело оживало, не было никакой возможности войти с ней в контакт.

Это произошло, потому что мы работали с психическим бессознательным и выявили ее психотическую область и ощущение ее разумно-духовной самости, что и позволило получить доступ к этому материалу. Но лишь осознав соматическое бессознательное и «свои два тела», она смогла приступить к тому, чтобы отделиться от факторов, чуждых ее Эго, воплощающих материнское безумие. Она смогла осознать, как состояние ее тела изменило существующее между нами поле. Теперь я мог воплотиться c ней [embodied with her] в поле и почувствовать смерть и мрак, внедрившиеся в созданное нами поле. То же самое смогла сделать она. Только тело позволяло получать подобные прямые ощущения. Согласно Юнгу, мы воспринимаем бессознательное через тонкое тело более прямо и гораздо более ощутимо, чем через психическое бессознательное.

В результате этой работы пациентка, наконец, смогла избавиться от материнских проекций, одновременно ощутив, как она испугалась, рискнув завершить отделение от матери. Такая решимость ее совершенно изумила, и части ее личности, наконец, удалось сбросить с себя материнскую ночную рубашку стыда и безумия. Эта форма тонкого тела также стала исчезать в существовавшем между нами поле.

Появление взаимных неожиданных образов в интерактивном поле

Если проникнуть в поле, ощущаемое как пространство, которое занимают аналитик и пациент, то иногда можно обнаружить совершенно неожиданные образы. Материал в приведенном ниже примере может послужить этому иллюстрирацией. Я его выбрал, потому что на первый взгляд он кажется инфантильным, а по существу указывает на паттерны, которые нельзя с пользой свести к проблемам инфантильного развития.

Пример шестой

Я работал с мужчиной тридцати четырех лет, когда мы, наконец, стали осознавать материал, который оказывал сильное расщепляющее воздействие и на его сознание, и на мое собственное. Когда он рассказывал о своем опыте отношений с женщиной, с которой он состоял в связи, мое внимание сразу рассеивалось. Он как бы становился шизоидом, и его воплощение прекращалось.

Главное в этом случае, который я хочу исследовать, заключается в том, что мы смогли создать моменты совместного воплощения, во время которых мы ощущали взаимную связь между собой наряду с ощущением обособленности; то есть ритм coniunctio, который я обсуждал во введении к этой статье. К тому же, в том смысле, который имел в виду Винникотт, каждый из нас, находясь в обществе другого, мог ощущать себя отдельно. Но как только пациент упоминал женщину, с которой он в то время встречался, ощущалось, что поле между нами распадается на части. Появлялось ощущение, что пространство изменяло свою ткань: светлые кудрявые пряди Эроса превращались в темные клочья. Мы оба заметили атмосферу страха и элементы паранойи, которые, казалось, вывели нас из состояния воплощения. Во время одной из сессий я это отметил, и он спросил: «Где этот страх?» Я ответил: «В нас обоих», — так как действительно не наблюдал здесь феномен проективной идентификации. Я мог создать интерпретацию, исходя из чувства покинутости, которое я испытывал, когда у него происходила диссоциация. Мы проделали немалую работу, интерпретируя эти психотические области, и поняли, что они связаны и с тем, как он относится к отцу, и с тем, как мог бы его воспринимать отец в контексте семейной саги. Но повторять все это снова было занудно. На этот раз эмоциональный контейнер был слишком мал, хотя раньше он был очень полезен.

Он спросил, что могло бы послужить контейнером для таких чувств. Мне пришла мысль, которую в свое время высказал Юнг: таким контейнером для чувств является архетип. Разумеется, мы вместе с ним могли отрефлексировать миф о сыне-любовнике, структурирующий существующее между нами пространство; кроме того, был выбор из других многочисленных образов, например, существующий в алхимии миф о сыне, проглоченном драконом, который затем разрубил его на тысячу частей. Я заметил, что такой мощный образ мог бы послужить организующим началом нашего взаимодействия. Это замечание изменило поле: мы оба стали ощущать, что больше себя контролируем, и гораздо меньше ощущаем фрагментацию. Затем мы достигли некоего ощущения понимания и существующей между нами связи, но в нашем взаимном ощущении было мало души, и воплощение на любом уровне глубине было невозможным. Архетипические амплификации, как и развивающееся осознание, могут создавать разумно-духовную упорядоченность, совершая открытие духа, но не души. Такие интерпретации не следовало бы допускать, находясь в поле привязанности, которое само может создавать мосты, необходимые, чтобы помочь пациенту покинуть притягательную атмосферу поля сын-любовник, не подавляя ее героически и неизбежно теряя при этом телесное осознание.

На следующей сессии пациент начал с ассоциаций с предыдущим днем. Без особых затруднений я почувствовал воплощение и стремился увидеть смутное присутствие ребенка. Я спросил его, в каком возрасте он себя ощущал во время событий, о которых рассказывал. Он ответил: в возрасти пяти-шести лет, и это чувство ясно ему напоминает о том, как его покинула мать.

Оставаясь в состоянии воплощения и немного снизив уровень внимания, мне вскоре удалось ощутить появившийся образ, который указывал на более ранний возраст. Пока я оставался в состоянии воплощения, передо мной трижды независимо возникал образ, который оказался ребенком, сосавшим материнскую грудь; при этом сосок, который явно был объектом младенца, давил снизу на мое сознание. Немного подождав, я заметил мужчине, что видел этот образ. Я должен подчеркнуть, что такой вид терапевтической интервенции диктуется побуждением, которое ощущается как динамика совместного поля. В каком-то смысле допускается, что поле может иметь имагинальную автономию.

Продолжая оставаться в состоянии воплощения, мы оба чувствовали это состояние отделения наряду с соединением существующего между нами тканью эмоционального пространства. Образ изменился: теперь это был не младенец, сосущий грудь, а лишь рот и сосок. Он ощущался, ожившим, словно там появилась некая «третья составляющая», и это ощущение в каком-то смысле возникло у нас обоих. Я вспомнил, что в начале сессии он высказывал мне какие-то свои замечания, которые, по его мнению, я хотел знать, и на это я ему сказал, что принимая их, я как бы беру в рот его сосок. Мы оба сидели, имея перед собой этот образ рта и соска. Его нельзя было свести ни до пары младенец-грудь, ни, как он заметил, а я согласился, до пары рот-пенис или анальное отверстие-пенис, – это было нечто иное. Оказалось, что образ рта, захватывающего сосок, имеет собственное поле и собственный смысл.

Он меня спросил, в каком возрасте я себя сейчас ощущаю, и я ощутил свой собственный возраст, как и он сам. Видимо, при этом перед нами по-прежнему был ранний материнский образ рта и соска. Это ставило меня в тупик. Представлялось совершенно ясным выпрашивать некое понимание, исходя из его или своих собственных ранних детских переживаний или из архетипических образов, таких как «мужчина-мать» [male-mother], однако это нарушало актуальное переживание. Это было ощущение невыразимости, не какого-то мощного архетипического уровня, а в чем-то более тонкого, и вместе с тем ясного Другого. Оставаясь в близком контакте еще несколько минут, он затем сказал, что это ощущение напомнило ему образ посвящения в рыцари. Он рассказал, что вообразил юного рыцаря, стоящего на коленях и принимающего меч из рук славного и доблестного рыцаря. При этом, по его словам, он ощутил, что наполняется энергией и у него появилось ощущение передачи энергии.

Как может нечто, определенно связанное с младенчеством, например, образ рта-соска, быть чем-то еще? Да, я должен признать, что в этом заключается суть таинства работы с интерактивными полями. Когда они открываются архетипической размерности, поле может использовать образное представление, в котором каждый из нас может быть соском или ртом для другого. При этом, вместо воспроизведения инфантильной динамики раскрывается нечто совсем иное. Это поле связей, ощущаемое как ткань, которая появляется, чтобы открыть другие архетипические образы – в данном случае образ мужской инициации.

Краткое содержание

В данной статье дано определение и приведены примеры интерактивного поля, «третьей области», включающей в себя как объективные свойства коллективного бессознательного, так и совместные субъектные качества аналитика и пациента. В статье исследуется динамика этого поля, особое внимание уделяется фундаментальному ритму состояний соединения и результирующего беспорядка, то есть алхимического nigredo. В основном, как и в работе Юнга над явлением переноса, путеводной нитью является алхимический символизм, ибо все приведенные соображения в первую очередь относятся к трансформации формы. Эта проблема рассматривается с помощью концепции интерактивного поля, с которым, в свою очередь, можно взаимодействовать двумя способами: через психическое и соматическое бессознательное. Кроме того, подчеркивается роль воплощения как способа ощущения соматического бессознательного и взаимодействия и взаимовлияния аффектов, структуры и энергии в пространстве поля.

Что касается природы пространства, в котором происходит анализ, у меня не было никакого намерения очернить стиль прямой интерпретации или эмпатический стиль в аналитической работе, которая может столь явно не сосредотачиваться на поле, возникающем между людьми. Необходимы оба подхода: один является дополнением другого. В каком-то смысле поле подобно основанию, на фоне которого разыгрываются проективные процессы наряду с интроективными процессами, сопровождаемые эмпатией, но иногда бывает особенно важно сосредоточиться на самом поле, а не на динамических процессах взаимодействия аналитика и пациента. Такая концентрация может стать способом сдерживания психотических элементов и привести к расширению сознания, не прибегая к подробным интерпретациям. Но самое главное, переживание поля может способствовать трансформации внутренней структуры.

В данном случае была использована идея интерактивного поля как аналитического объекта. Приведенные примеры помогли продемонстрировать, как этот объект открывается сознанию и восприятию пространства, с присущими ему собственными процессами, не тождественными взаимным проекциям аналитика и пациента. Само по себе поле находится вне рамок трехмерного понятия контейнера-содержимого, сосредоточенного на индивидуальных проективных и интроективных процессах у вовлеченных в него людей. Есть некоторые основания утверждать, что концепция поля, считающегося воображаемой реальностью, обладающего собственной автономией, относится к четвертому измерению, дополняющему наиболее распространенную трехмерную модель анализа.

Замечания

1. См. [14], p. 62f., n.1 и последующие замечания.

2. Изучая феномен переноса, Юнг [8] использовал алхимические образы для понимания взаимодействия, происходящего между аналитиком и анализируемым. Его структурный анализ переноса был основан на четверичности элементов, в основании которой лежала сознательная установка обоих людей, а также их бессознательные дополняющие компоненты комплементарного пола. Эту модель можно распространить на две субъективных сознательных установки и две бессознательные связи каждой личности, но особенно важно для представления коллективного бессознательного использовать комплементарные компоненты противоположного пола, Аниму и Анимус. Ибо Анима и Анимус, по существу, являются промежуточными структурами, посредниками между сознанием и бессознательным. Это обстоятельство, наряду с вовлеченностью субъектностей двух людей, является фактором, придающим статус структурного анализа Юнга свойству поля, существующему в области между субъектностью и объектностью.

Юнг считал, что его анализ переноса сосредоточен на его архетипической природе и наряду с этим был уверен, что бессознательные соединения психики аналитика и анализируемого должны быть разделены посредством анализа проекций пациента. Следовательно, «третья область», которую Юнг превосходно выражает через символизм алхимии, в конечном счете, применяется как источник информации о проекциях пациента. Скрытая за ними динамика поля, сама по себе, не считается полезной или просто подходящей для переживания, даже несмотря на то, что частые обращения Юнга к цитированию алхимических трудов также говорят о том, что он явно имел в виду такую возможность.

Но анализ Юнга претерпел определенный перекос, и, по моему мнению, был подорван изнутри из-за своей нетерпимости к одному важному этапу на пути к главной цели алхимии, ляпису или Философскому Камню. Этот этап или стадия гермафродита, — десятая гравюра в труде Rosarium Philosophorum. Юнг видел в ее изображении чудовище и неудачную попытку алхимика постичь процесс проекции. Он считал его грубым творением, которое получается в результате процесса, полностью увязнувшего в сексуальности. Он был очень скор на руку, вынося приговор Фрейду за такой же «недостаток». Вследствие этого отрицательного, с точки зрения Юнга, результата у него осталась интерпретация алхимического материала, уменьшающая ценность тех алхимических образов, которые он так тщательно объяснял, настаивая, на том, что результатом проекции считал взаимное творчество аналитика и пациента. То есть по сути дела он пренебрег активной, неиссякаемой природой коллективного бессознательного; оно не рассматривалось как поле, которое констеллировалось в процессе переноса-контрпереноса. Другая сторона влияния мнения Юнга состояла в следующем: он пришел к мнению, что сами алхимические образы относятся к мужской психологии. В других своих работах я касался этой темы более подробно, указывая, что недооценивая гермафродита в качестве явного «третьего объекта», обладающего собственным таинством, Юнг существенно ограничил ценность своего анализа переноса [7]. Можно принять серьезную предосторожность Юнга в отношении опасности «сексуализации» содержания бессознательного и всех форм его буквального толкования. Но вместе с тем мы обязаны признать, что его усилия первопроходца имели недостатки, включая его способ разделения личных и архетипических аспектов переноса. Эти аспекты почти всегда тесно переплетены между собой.

Тем не менее, какой бы ценностью ни обладала идея интерактивного поля, ее с большой натяжкой можно отнести к учению Юнга. Следует заметить, что его модель четверичности имеет такую же структуру, как физические энергетические диаграммы. Это говорит о замечательном качестве передачи информации между молекулами, лишенными между собой контакта. Разные уровни энергии одной молекулы могут изменять и индуцировать изменения уровней других молекул. Из этого замечательного сходства следует предположение, что изменения в бессознательном аналитика, оказывают влияние не только на сознание пациента, но и на его бессознательное [15]. Такое же сознание можно найти в алхимическом тексте четырехсотлетней давности Splendor Solis, в котором с виду отдельные состояния влияют друг на друга посредством такого же (шестикратного) паттерна передачи информации [11].

Bce эти аспекты в потенциале содержатся в анализе Юнга, если не в явном виде, то в модели интерактивного поля, состоящего из взаимодействующих субъектностей и объективного уровня психики. В этом смысле в данном исследовании есть две характерные нити: одна — алхимическая амплификация, другая – ее психологическая интерпретация. Я считаю, что мое описание соответствует амплификациям и умозаключениям Юнга в отношении алхимических образов, которые он рассматривал, и вместе с тем вижу существенное отличие от способа его интерпретации алхимического материала с точки зрения анализа проекций.

3. Разделение противоположностей на последовательные стадии процесса, с одной стороны, и на две разные «сущности», с другой, происходит с античных времен и относится к философу Гераклиту, жившему до Сократа [10].

4. Юнг обсуждал такой процесс «сознательной проекции» [9], а Корбин указывал на его присутствие в замечании Суфи относительно двойственности [1]. В результате этой осознанной жертвы (интерпретацией) и давления воображения возникает характерное поле, третья область – воспринимаемые и физически ощутимые изменения. Можно научиться осознавать структуру окружающего пространства. Точно описать изменение так же сложно, как ощущение вдохновения, которое часто присутствует и по существу является таким же, включая оживление чувств. Оживают цвета и характерные детали, может изменяться даже ощущение вкуса во рту. Это часть адлеровского порыва, а в переводе на язык духовности можно сказать, что ощущается божественное присутствие.

5. Парадоксальная природа интерактивного поля аналогична алхимическому сосуду, vas hermeticum. Имеет смысл прочесть статью Розена «Переливание старого вина в новые мехи», напечатанную далее в этом сборнике.

6. В своих лекциях, посвященных Ницше, Юнг говорит о проекциях как о тонкой форме материи, обладающей весом и способной находиться в спинном мозге [9].

Список литературы

1. Corbin H. Creative Imagination in the Sufism of Ibn Irabi. Ralf Manheim. trans. – Princeton, N.J.: Princeton University Press,1969.

2. Couliano I. Eros and Magic in the Renaissance. – Chicago: University of Chicago Press, 1987.

3. Fordham M. Notes on the transference. – In Technique in Jungian Analysis, Library of Analytical Psychology, Vol. 2. London: Heinemann, 1957.

4. Freud S. 1912. Recommendations to physicians practicing psycho-analysis. – In Standard Edition, vol. 12. London: Hogarth, 1955.

5. Green A. The analyst, symbolization and absence in the analytic setting. // International Journal of Psycho-Analysis –1975 – 56/1.

6. Jung, C.-G. Psychology and Alchemy. – CW, vol. 12. Princeton, N.J.: Princeton University Press, Second edition, 1944.

7. Jung, C.-G. 1946. Psychology of the transference. – CW 16. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1954. – 163 - 326 р.

8. Jung, C.-G. 1955. Mysterium Coniunctionis. – CW, vol. 14. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1963.

9. Jung, C.-G. Nietzche’s Zarathustra, vols. 1 and 2. – James L. Jarrett, ed. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1988.

10. Kirk, G.S., and J.E. Raven. The Pre-Socratic philosophers. –Cambridge: Cambridge University Press, 1969.

11. McLean, A, ed. Rosarium Philosophorum. – Edinburgh: Magnum Opus Sourseworks, 1980.

12. McLean, A, ed. Splendor Solis. – Edinburgh: Magnum Opus Sourseworks, 1981.

13. Meltzer D. The Kleinian Development, Part III: The Clinical Significance of the Work of Bion. – Pertshire, England: Clinie Press, 1973.

14. Ogden T. Subjects of Analysis. – Northvale, N.J.: Jason Aronson, 1994.

15. Popp C. Psychic energy in the analytical relationship. – Unpublished manuscript.

16. Racker H. Transference and Countertransference. – New York: International Universities Press, 1968.

17. Schwartz-Salant N. Archetypal factors underlying sexual acting-out in the transference/countertransference process. – In Transference/Countertransference. N. Schwartz-Salant and M. Stein, eds. Wilmette, III.: Chiron Publications, 1984.

18. Schwartz-Salan, N. The Borderline Personality: Vision and Healing. – Wilmette, III.: Chiron Publications, 1989.

19. Schwartz-Salant N. Vision, interpretation and the interactive field. // Journal of Analytical Psychology. –1991 – 36, n.3, 343 - 366 pp.

20. Schwartz-Salant N. Anima and animus in Jung’s alchemical mirror.– Chiron: Anima and Animus in Clinical Practice. Wilmette, III.: Chiron Publications. 1991.

21. Schwartz-Salant N. Jung, madness and sexuality: reflections on psychotic transference and countertransference. – In Mad Parts of Sane People in Analysis, M. Stein. ed. Wilmette, III.: Chiron Publications, 1993.

22. Sheldrake R. The Rebirth of Nature. New York: – Bantam Books, 1991.

23. Stolorow R.,B. Brandchaft, and G. Atwood. Psychoanalytic Treatment: An Intersubjective Approach. – Hillside, N.J.: Analytic Press, 1987.

24. von Franz M.-L. Number and Time. – Evanston, III.: Northwestern University Press, 1974.

25. von Franz M.-L. On Divination and Synchronicity. – Toronto: Inner City Books, 1980.

26. Winnicott D.W. Playing and Reality. – New York: Basic Books, 1971.

Interactive field in analysis

Schwatz-Salant N. Ph. D., Jungian Analyst is a graduate of C. G. Institute in Zurich, member of IAAP, has more then 40 years of private practice in New York and New Jersey, the President of the Center of Analytical Perspectives, investigating the application of the combined psychoanalytic and Jungian approaches, co-publisher of the famous Jungian publishing house Chiron Publications

 

 

Почта для связи: authors@jungdream.ru